Мы размышляли о том, что же нас ждет в ближайшие недели, и какова тенденция развития событий. Я выслушал каждого.
Диверсии и террор идут по всей стране. Даже сегодня днем, когда мы находились на учебном центре, в обеденное время, когда солдатские ложки стучали по котелкам, — началась атака на электростанцию в Сураби. Она была сильнее, чем первая, ночная. Гарнизон сумел оказать достойное сопротивление моджахедам. Противнику удалось взорвать лишь несколько опор линии электропередачи. Часа полтора-два длился этот бой. Наши батальоны десантников и мотострелковый батальон, батальон пехоты афганской армии и зенитно-артиллерийский полк 85-миллиметровых пушек (24 автоматических 85-мм пушки — страшная сила огня!) успешно отразили и эту атаку.
Диверсии явно отвлекали нас от чего-то более значимого, от какой-то более масштабной операции моджахедов. Какой? Наша и афганская агентуры пока никаких данных не давали. Да откровенно говоря, и той и другой я не очень-то доверял. А Черемных был еще категоричнее:
— Все они шкуры продажные!
И тем не менее иногда — от нашей агентуры! — мы получали ценные, хоть и запоздалые данные (я не исключаю, что в некоторых задержках тоже мог быть скрыт определенный умысел).
Боевые действия, направленные на уничтожение народно-демократической власти, приближались к границам Таджикской Советской Социалистической Республики (Бадахшан и Кундуз) и Узбекской ССР (Мазари-Шариф и западнее). Очевидно, это делалось с расчетом дать понять мусульманскому миру и подполью в СССР, что приходит пора совместных действий. Я делал вывод, что пешаварские вожди пытаются разжечь среди мусульман на территории СССР священную войну с неверными, то есть с Советской Армией в Афганистане и с партийно-государственной властью в среднеазиатских республиках Советского Союза. Такие попытки уже предпринимались неоднократно: потомки басмачей нападали на заставы и в Таджикистане, и в Узбекистане; на этот счет я имел информацию от генерала Вадима Александровича Матросова — начальника пограничных войск Союза. Заставы Среднеазиатского пограничного округа уже теперь перешли на режим повышенной боевой готовности. Страшная и тяжелая для нас весть пришла из Кундуза. Там вырезали всю администрацию власти во главе с генерал-губернатором, представителем Бабрака (как говорили, его личным другом).
Не уменьшались случаи нападения и в районе Кандагара, под Джелалабадом и в некоторых других местах. Настораживало, однако, что в самом Кандагаре было спокойно. И еще спокойнее было в Герате. 17-я пехотная дивизия, которая дислоцировалась в Герате, совместно с полками 5-й мотострелковой дивизии 40-й армии вела боевые действия северо-восточнее и северо-западнее Герата в предгорьях, уничтожая там группировки моджахедов. Практически из 17-й пехотной дивизии в Герате оставались только подразделения охраны, комендантской службы. Они обороняли дворец губернатора, радиостанцию, государственный банк, администрацию уполномоченного зоны Северо-запад… Я приказал командиру 5-й мотострелковой дивизии полковнику Громову усилить охрану резиденции губернатора, уполномоченного зоны, радиостанции, банка и других госучреждений. Приказ, разумеется, был выполнен.
В Герате работали дуканы, дневная жизнь протекала нормально. Вечером же в установленное время комендантского часа соблюдался соответствующий режим, и город продолжал спокойно жить. Это-то нас и настораживало. Но никаких тревожных разведданных не поступало. Это подтверждал и генерал-майор Петрохалко — советник при начальнике Главного разведуправления ВС ДРА (между собой мы его называли Барклаем-де-Толли — за внешнее сходство с героем 1812 года). Он всегда обладал огромной информацией, полученной агентурой нашей и афганской армий и разведданными Главного разведуправления СА. Докладами этого человека можно было заслушаться. В высшей степени педантичный, он уж если называл количество или число, то с точностью до единицы. А если кто-нибудь выражал сомнение, то Петрохалко невозмутимо предлагал:
— Можете проверить сами…
Поди там проверь! И приходилось соглашаться с ним.
Генерал Петрохалко так объяснял установившееся затишье:
— Иран увяз в войне с Ираком и не хочет сейчас обострять с нами отношения. Поэтому и тихо в Герате, да и в Кандагаре тоже…
Однако мы опирались и на имевшиеся у нас факты. А они свидетельствовали о проведении ежедневно примерно сотни диверсий и терактов по всей стране. Несмотря на это, мы старались сохранять хладнокровие. Две трети наших сил, занятые боевой подготовкой, так и продолжали ею заниматься. Одна треть продолжала боевые действия по плану января-февраля, резерв привлекался для решения неожиданных задач — как, например, для отражения атаки на электростанцию в Сураби или отражения нападений на мелкие гарнизоны, на транспортные колонны и т. д.
На следующий день, как обычно по четвергам, нам предстояло идти к послу.
Дело прошлое, но до сих пор мне неприятно вспоминать тот разговор с главой нашего дипломатического представительства. (Сложными бывали прежние встречи Соколова и Ахромеева с послом.) Я тогда с ними ходил к Табееву и хорошо помню, что единства взглядов не удавалось достичь ни разу.
Посол всегда начинал кипятиться, краснел, ерзал на стуле, допускал дерзость в выражениях. При всей своей интеллигентности и сдержанности, Сергей Леонидович Соколов замолкал, давал возможность продолжить неприятный разговор Ахромееву. Сергей Федорович наступал и оборонялся. Но все заканчивалось лишь обедом. Потом мы уходили. За воротами посольства Сергей Леонидович в сердцах плевался: «Гори все синим пламенем, — и говорил Ахромееву: — В следующий раз пойдешь один!». Но Сергей Федорович невозмутимо отвечал:
— Только с вами.
Еще тогда, при Соколове и Ахромееве, я думал, что придется все же искать путь сближения с послом. Посол есть посол, и возглавляемое им учреждение объединяет все, что командировано в Афганистан Москвой — от ЦК, от правительства, от других ведомств. Все же флаг государства — в руках посла. И под этим флагом все должны работать.
Афганское руководство чувствовало наличие разногласий между военными и посольством и, вероятно, использовало их при необходимости в своих интересах.
Пребывание Табеева долгие годы в роли вождя компартии Татарии выработало в нем определенный стереотип непререкаемости и безапелляционности, чувство верности только тем решениям, которые исходили от него самого. Но, отбросив в сторону любые предубеждения и неприязнь к этому человеку (возможно обоснованную, а может быть и нет), я исполнился решимости наладить с послом хорошие деловые отношения для выполнения любых — в, частности, и им поставленных задач в Афганистане.
