сами собой легли на бумагу «Песня моя» и «В Купальскую ночь». Такого подъема он не чувствовал давно. И что это были теперь за строки! Одна в одну — звучные, красивые, поистине классические. И действительно, они стали потом хрестоматийными, стихи первого окоповского лета Купалы: «Эй, вперед!..», «Песня моя», «Не проспи», «Играйте, песни», «За свободу свою», «Будь я князем…», «Звезды», «Ты приди»… Тогда же поэт написал и стихотворение «Над рекою», ставшее в годы Великой Отечественной войны партизанской песней. Партизаны назвали купаловскую героиню Галиной, прославляя в ее образе подвиг на войне всех женщин Белоруссии.
Второе окоповское лето Купале особенно запомнилось «Павлинкой». Правда, на него пришлось и еще одно весьма памятное для поэта событие — поездка в Столбцы, в деревню Николаевщина, к Якубу Коласу, который только что воротился на родину после трехлетней отсидки в Минском остроге. Мать Коласа стелила постель в сарае, на сеновале, чтоб помягче было гостю, а тот шутил: «Да я, тетенька, колосок под бочок, и мяконько будет!» А Коласу тогдашний Купала запомнился «в полном расцвете жизненных и творческих сил», «цветущим красивым юнаком с мягкими, немного насмешливыми глазами. В тоне его разговора все время сквозил добродушный юмор. На меня он произвел прекрасное впечатление, и я полюбил его искреннею, дружескою любовью». Первая встреча Купалы и Коласа и действительно положила начало их дружбе на всю жизнь. Они и впрямь полюбили друг друга, и всё, что с того 1912 года было у них в будущем, было уже как бы общим — и многочисленные радости, и не менее редкие невзгоды.
…«Павлинку» Янка Купала читал Ядвигину Ш. в Карпиловке — в доме Антона Ивановича, в его кабинете с веселыми витражами. Читал на следующий же день, как только закончил комедию, потому что уж больно не терпелось прочувствовать, что он такое написал, да и просто послушать, что люди скажут. Шутила-смеялась (голосом Купалы) Павлинка; сыпали свои любимые словечки «коханенькие-родненькие» ее отец Степан Криницкий и «вот-цо-да» его сосед Пусторевич; выдавал себя за галантного и богатого кавалера Адольф Быковский… И словно смеялись вместе с молодцеватым хозяином кабинета разноцветные витражи, а ведшая в зальчик наверху винтовая лестница, так та, казалось, от смеха в спираль закрутилась.
Слушать пьесу Купалы Ядвигин Ш. позвал и пани Люцию — свою жену, и пани Вольку — мать. Они тоже часто и от души хохотали, но потом рассудительная пани Люция забеспокоилась:
— А если кое-кто из хоруженцев узнает себя в панской пьесе, что тогда?
— Посмеются, как и вы, пани Люция, — отвечал поэт.
— А как не станут? — засомневалась та.
— Станут, станут, — принялся уверять Купалу и своих домашних Ядвигин Ш. — Учитель, наш уважаемый Мечислав Богданович, так тот пану Ясю еще и стопку поднесет! Правда, — понизил голос Антон Иванович, — по Хоруженцам и Большим Бесядам я теперь на месте пана Яся пешочком ходить не рискнул бы. Особенно мимо хаты Франтишека Облочинского [25]. Да и Павелак Воеводский из Колдуновки [26], заприметив нашего поэта, пожалуй, нагнется, чтобы вывернуть камень поувесистее…
— Что же, не надо было писать? — с деланной растерянностью осмотрел всех Ясь.
— Надо, надо!.. Речь не о том!.. — наперебой заговорили пани Волька и пани Люция.
Поэт лукаво усмехался.
— Панове, — переходя на таинственный полушепот, вновь обратился ко всем Ядвигин Ш., — а ведь на Ядю Облочинскую глаз было положил не один учитель Богданович…
Антон Иванович глянул в сторону Купалы. Купала поймал его взгляд, и все заметили, что улыбка поэта стала только загадочнее. А Ядвигин Ш. продолжал:
— Могу даже быть пророком: легенда о том, что и сам автор «Павлинки» сватался к прообразу Павлинки, загуляет по свету.
— По какому такому свету? — пожелала уточнить вечно сомневающаяся пани Люция, ибо как портниха привыкла семь раз отмеривать — один раз отрезать.
— Ну, хотя бы по Малым Бесядам, — иронически уточнил Ядвигин Ш. и тут же переменил тон разговора: — А самое главное — все у тебя, Ясь, и твоей комедии к месту. И весьма к месту, думается, будет отметить такую удачу: лучшего повода в Карпиловке уже давненько не было…
Из Карпиловки в Окопы в тот вечер Купала возвращался очень поздно…
Третье лето в Окопах началось с дождей. Приехав сюда, Купала сразу же сел за письмо своему петербургскому благодетелю Б. И. Эпимах-Шипилло. Прежде всего он выполнял свое обещание: сообщал профессору, что его действительно может заинтересовать в библиотеке Чеховичей в Малых Бесядах. Перечень ценных, по мнению Купалы, книг он прикладывал к письму, отмечая, что «кроме этих, есть несколько десятков французских, немецких и английских, но среди них, как посмотрел, нет ничего стоящего». У профессора же поэт спрашивал, как обстоят дела с альманахом «Молодая Беларусь» и разослал ли он по редакциям, как обещал, «Дорогой жизни» — третий его сборник, вышедший как раз накануне отъезда в Окопы — в апреле.
О себе Купала писал: «У меня ничего интересного. Сижу дома, как мышь в норе, и жду у моря погоды. В деревне сейчас, как сами догадываетесь, хорошо, но вот погода малость балует, последнее время — холод и дождь. Здоровье мое не ахти, покашливаю немного. Сегодня еду в Минск и думаю побывать у врача, а то уже начинаю бояться, что пойду к Абрааму на пиво». Неожиданная, надо прямо сказать, шутка для человека в 32 года. Но, видимо, не рядовая простуда прицепилась к поэту в начале того холодного — с дождями — лета. И видимо, той же непогоди должны мы быть благодарными; особенно не выпуская поэта за порог окоповского дома, она усаживала его на узком диванчике в гостиной, у окна, и он по целым дням читал. Об этом Купала тоже писал профессору: «Перечитываю белорусские этнографические сборники Шейна, Смоленский, описание Могилевской губернии и др.; пробовал сочинить некоторые песни, используя народный сюжет, но подобная работа не из легких. Думаю обработать отдельные предания и, если удадутся, пришлю Вам». Рождались замыслы поэм «Бондаровна», «Могила льва», «Она и я».
Непогодь стояла на дворе, и непогодь иная надвинулась на Купалу в это ненастное, но такое творческое для него лето. «Наша нива» — поэт же собирался вернуться туда по осени. Из Петербурга, на белом коне? Как бы не так! Не по нраву это было кое-кому в Вильно, и прежде всего Ласовскому. Он и затеял внешне вроде бы целиком пристойную литературную дискуссию, но по сути своей коварную, предательскую, с тайным, полным яда и нацеленным в поэта жалом.
Гроза разразилась 5 июля: в «Нашей ниве» появилась статья Юрки Верещаки «Выплачивайте долг». В Окопах Купала читал эту
