Если бы схрон был обитаем, то пограничники обязательно столкнулись бы с боевым охранением и встретили ожесточенное сопротивление. Тем временем основные силы подземного гарнизона ушли бы через запасные выходы.
Траншея кончилась. Несколько дощатых ступеней вели вниз. Смолин и Булавин спустились и оказались в довольно просторной комнате. Сруб свежий, местами еще сочится медовой желтизной. Потолок тоже бревенчатый и, видимо, не в один, а в два наката. Вдоль стены выстроились дубовые бочки со смальцем, крупой, сухарями, соленым салом. В одном углу, прикрытый круглой крышкой, неглубокий колодец с питьевой водой. В другом — нише за дверью — умывальник и уборная. Нары двухэтажные, из толстых жердей, покрыты слоем сухой травы. На них может спать человек пятнадцать. Под потолком на подставке масляный каганец.
Два запасных хода уводят в сильно наклонные траншеи.
Патронные цинки занимают все пространство под нижними нарами. Автоматы и карабины, хорошо смазанные, уложены в длинный черный ящик. В корыте, выдолбленном из дерева, полным-полно гранат. Запалы, обернутые в вощеную бумагу, обложенные кудельками льна, конопли, тряпками, хранились отдельно.
В стенном шкафчике — индивидуальные пакеты, медикаменты немецкого производства.
Свежее говяжье мясо разрублено на куски, уложено в бочку и засыпано солью. Вот она, бабкина корова.
Книг, кроме библии, не было. Среди топографских карт данной местности Смолин нашел любопытный документ. Тут же, при свете каганца, стал читать его. Читал и громко смеялся.
Начальник заставы удивленно посмотрел на него.
— В чем дело, старшина? Почему развеселились?
— Нашел интересную бандеровскую инструкцию. «Как спасаться от пограничных собак». Посмотрите!
Капитан прочитал и тоже засмеялся.
— Прекрасная инструкция, но мы с вами, старшина, что-то еще не встречали нарушителя, которому бы она помогла!
Ну вот, брат, перебрался к Юлии. И, знаешь, не жалуюсь. Оказывается, и женатому можно жить припеваючи. Ни перина, ни пышки с медом и всякое такое ничуть не повредили Сашке Смолину. В общем, зря я боялся переходить в разряд женатых. Справляюсь с новой ролью не хуже других.
Моя Юлия, как я ожидал, во всю развернула свой волевой командирский талант. Командует мною с утра до утра: «Проснись, Саша, тревога на заставе», «Не кури натощак», «Открой окно!», «Сними ты эту гимнастерку, надень новую!», «Почисть сапоги!», «Прочитай эту книгу, очень интересная!», «Пойдем в кино!», «Побрейся!», «Послушай новенькую пластинку!», «Смени белье!», «Пора тебе подстричься, Саша!» Приказы, приказы, одни приказы. И каждый сдобрен ласковым взглядом и веселым смехом. Скажи, как можно не подчиниться такому командиру? Если бы знали солдаты на заставе, как она вертит мною туда-сюда! Ничего, пусть себе вертит. Мне это нравится.
Ты заметил перемену в моих письмах к тебе? Да, да. Это она, Юлия, редактирует их. Вымарывает все колючие и хвастливые слова. Точки и запятые расставляет на свои места. И тут, видишь, не позволяет мужу своевольничать. Вот какую жену себе приобрел Сашка Смолин! Поживу я с ней лет десять — академическое образование получу. Да, я забыл тебе сказать. Несмотря на свою новую большую семейную нагрузку, она от всех старых не думает отказываться. И от прежних девичьих привычек — тоже. Бегает как угорелая. Верховодит в райкоме комсомола. Выступает с докладами. Агитирует. Заседает. Представительствует. Вот как здорово повезло мне на жену.
Женись, брат, поскорее — две жизни проживешь.
В устье сырого лесистого оврага вспыхнул бой с нарушителями. Он продолжался долго: диверсанты были вооружены ручным пулеметом и не жалели патронов.
Заняв круговую оборону, они не подпускали к себе пограничников. Перед рассветом стрельба затихла. Перестали стрелять и пограничники. Ждали. Стояла холодная чуткая тишина, обычная для предрассветного леса. Силуэты деревьев четко вырисовывались на фоне посветлевшего неба.
Майор Стекляшкин сквозь мокрые ветви кустарника смотрел в сторону оврага.
— Ушли? Или затаились? Как ты думаешь, Саша?
Смолин со своим Аргоном лежал рядом с командиром тревожной группы.
— Думаю, удрали.
— А я думаю, затаились. Ждут, пока мы встанем, и бабахнут.
— Может быть и так, — сказал Смолин. — Разрешите проверить, товарищ майор?
Он снял уже не раз прострелянную фуражку, повесил на ствол автомата, приподнял над собой. Выстрела не последовало.
Из горловины оврага разрозненными потоками стекал туман. Кусты орешника казались обугленными. Под ними Смолин и увидел распластанные фигуры людей.
— Лежат, товарищ майор!
— Где?
— На правом склоне оврага, метров десять дальше середины. Видите?
— Ага, вижу. Дай очередь подлиннее.
Смолин выпустил сразу пуль пятнадцать. Ему не ответили.
— Кажется, отвоевались молодчики. — И Смолин хотел приподняться.
— Постой! Проверить надо. Пошли вперед Аргона.
— Не надо, товарищ майор. Я сам.
— Зачем рисковать? Пошли собаку.
— Не беспокойтесь. Не встанут. Навечно улеглись.
— Пошли собаку! — приказал Стекляшкин.
Смолин медлил. Рука его непроизвольно легла на холку овчарки, словно собиралась удержать от необдуманного рывка.
— Ты что, Саша, не понял меня?
— Понял, товарищ майор. — И немного помолчав, произнес слова, которые уже не раз, при других обстоятельствах, неоднократно говорил: — Эта собака, товарищ майор, для границы дороже моей жизни.
— Собака есть собака. Пускай!
— Я прошу вас, товарищ майор…
Стекляшкин был умным человеком и бывалым офицером: не позволил начальническому самолюбию овладеть собой. Внимательно посмотрел на следопыта и спросил:
— Если уверен, что молодчики отвоевались, чего же ты боишься пускать Аргона?
Смолин молча вскочил и молча побежал к оврагу. На ходу отстегнул поводок и послал Аргона вперед.
Майор покачал головой, но тут же последовал за следопытом. Никогда и нигде он не лез на рожон. Воевал хладнокровно, трезво, расчетливо, с оглядкой, берег своих солдат и себя, старался победить врага бескровно или, на крайний случай, малой кровью. Но сколько в его фронтовой и пограничной жизни создавалось острых ситуаций, когда надо было проявить стремительную дерзость, опередить противника, встать на его пути, встретить, что называется, грудью. Его солдатская молодость, первые тяжелые бои на границе в июне 1941 года были до предела насыщены именно такого рода жизненно необходимой храбростью. Вот почему он был всей душой на стороне гордого, уверенного в своей силе следопыта.
