Александр Александрович обвинял своего друга маршала Жукова в «политически вредных разговорах», в которых Георгий Константинович будто бы «пытается умалить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандования и в то же время… не стесняясь выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им».
Новиков спешил покаяться: «Я являюсь непосредственным виновником приема на вооружение авиационных частей недоброкачественных самолетов и моторов, выпускавшихся авиационной промышленностью, я, как командующий Военно-Воздушных Сил, должен был обо всем этом доложить Вам, но этого я не делал, скрывая от Вас антигосударственную практику в работе ВВС и НКАП (Наркомата авиационной промышленности. — Б. С.).
Я скрывал также от Вас безделие и разболтанность ряда ответственных работников ВВС, что многие занимались своим личным благополучием больше, чем государственным делом, что некоторые руководящие работники безответственно относились к работе… Я сам культивировал угодничество и подхалимство в аппарате ВВС.
Все это происходило потому, что я сам попал в болото преступлений, связанных с приемом на вооружение ВВС бракованной авиационной техники. Мне стыдно говорить, но я также чересчур много занимался приобретением различного имущества с фронта и устройством своего личного благополучия».
Ну, в этом последнем пункте Главный маршал авиации был не одинок. «Трофейная лихорадка» охватила едва ли не всех советских генералов и маршалов, вошедших во главе Красной армии в Западную Европу. От Новикова не отставал Жуков, пуще Жукова тащил трофейное добро Телегин, с Телегиным соперничал Руденко. В первых рядах «трофейных героев» был и Василий Сталин. Светлана Аллилуева вспоминает: «Его (Василия. — Б. С.) карьера была стремительной и необычной. После войны его корпус стоял недалеко от Берлина, ему надоела служба в оккупационных войсках, и он прилетел в Москву в июле 1947 года, чтобы «устроить» себе перевод в столицу. Ему это удалось с помощью таких покровителей, как Берия и Булганин. Маршалы и генералы боялись его, зная, что он «устранил» на своем пути маршала авиации А. А. Новикова, относившегося к нему критически: маршал Новиков попал в тюрьму. Василий же, назначенный с одобрения отца командовать авиацией Московского военного округа, не смог отказать себе в удовольствии завладеть опустевшей дачей Новикова, куда перевез из Германии свою семью и награбленное имущество. Я летала с ним тогда в Германию на десять дней, повидать его жену (речь идет о второй жене Василия — дочери маршала С. К. Тимошенко. — Б. С.), только что родившую девочку, и вернулась обратно, тем же «личным самолетом», полным «трофеев» для его дачи».
Когда Иосиф Сталин арестовывал впавших в немилость генералов и маршалов, то трофейные дела шли обычно солидным довеском к более серьезным политическим обвинениям. Василия судили в 55-м, уже при Хрущеве, и трофеи в строку ставить не стали. Но до этого было еще далеко.
Новиков в своем заявлении утверждал: «Жуков на глазах всячески приближает Василия Сталина, якобы по-отечески относится к нему и заботится. Но дело обстоит иначе. Когда недавно уже перед моим арестом я был у Жукова в кабинете на службе и в беседе он мне сказал, что, по-видимому, Василий Сталин будет инспектором ВВС, я выразил при этом свое неудовлетворение таким назначением и всячески оскорблял Василия. Тут же Жуков в беседе со мной один на один высказался по адресу Василия Сталина еще резче, чем я, и в похабной и омерзительной форме наносил ему оскорбления».
А Василий-то искренне считал Георгия Константиновича своим другом. И делился с ним самым сокровенным. Об этом даже Жуков в мемуарах свидетельствует. Василий там упомянут всего однажды, но зато именно с ним связан очень колоритный рассказ о подготовке Парада Победы 24 июня 1945 года. Вот что пишет маршал: «Точно не помню, кажется, 18–19 июня меня вызвал к себе на дачу Верховный. Он спросил, не разучился ли я ездить на коне.
— Нет, не разучился, да и сейчас продолжаю упражняться в езде.
— Вот что, — сказал И. В. Сталин, вам придется принимать Парад Победы. Командовать парадом будет Рокоссовский.
Я ответил:
— Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности парад следует принимать вам.
И. В. Сталин сказал:
— Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе.
Прощаясь, он заметил, как мне показалось, не без намека:
— Советую принимать парад на белом коне, которого вам покажет Буденный…
На другой день я поехал на Центральный аэродром посмотреть, как идет тренировка к параду. Там встретил сына Сталина Василия. Он отозвал меня в сторону и рассказал любопытную историю:
— Говорю вам под большим секретом. Отец сам готовился принимать Парад Победы. Но случился казус. Третьего дня во время езды от неумелого употребления шпор конь понес отца по манежу. Отец, ухватившись за гриву, пытался удержаться в седле, но не сумел и упал. При падении ушиб себе плечо и голову, а когда встал — плюнул и сказал: «Пусть принимает парад Жуков, он старый кавалерист».
— А на какой лошади отец тренировался? — спросил я Василия.
— На белом арабском коне, на котором он рекомендовал вам принимать парад. Только прошу об этом никому не говорить, — снова повторил Василий.
И я до сих пор никому не говорил. Однако прошло уже много лет, и думаю, что теперь об этом случае можно рассказать…»
Стал бы, в самом деле, Василий рассказывать столь деликатные подробности человеку, которому не доверял, а тем более тому, против кого вел какие-либо интриги. Ведь дойди информация о разговоре Василия с Жуковым до Верховного, генералу Сталину бы точно не поздоровилось. А ведь именно Георгию Константиновичу надо было в первую очередь сообщить о происшествии. Василий, сам опытный наездник, понимал, как важно предупредить маршала, что любезно предлагаемый ему конь в действительности с норовом, иначе Жуков мог бы оконфузиться, подобно самому Иосифу Виссарионовичу. Правда, писатель Владимир Карпов утверждает, будто о падении отца с лошади Василий говорил «в кругу собутыльников». Но, во-первых, судя по рассказу Жукова, во время беседы с ним сын Сталина находился в трезвом уме и твердой памяти, и, во-вторых, вряд ли бы Василий рискнул при жизни отца говорить об инциденте в манеже первому встречному-поперечному. Может быть, тот рассказ, который приводит Карпов в своей книге о Жукове со ссылкой на Василия, появился уже после смерти вождя?
Думаю, что с Жуковым летом 45-го у Василия были хорошие, дружеские отношения. Вероятно, сложнее обстояло дело с близким к Жукову Новиковым. Сначала Александр Александрович, возможно, старался произвести на сына вождя самое благоприятное впечатление. Но когда Василий выразил свое неудовольствие поступлением на фронт, и в частности в его
