Уже далеко не забавен тот факт, что молодую романистку считали испорченной. Она выскажется о современных отношениях между полами, отвечая Жан Жаку Поверу, который спросил, как она относится к появившейся моде снимать в кино любовный акт без стеснения, во всех подробностях. «Кажется ли вам, что эта волна так называемого эротизма изменила людей?» — спросил у нее издатель «Истории О», который был первым, кто осмелился опубликовать Сада под настоящим именем.
«Это не изменило их природу, но изменило их поведение, — говорит она. — Они чувствуют необходимость быть “сексуальными”, как, например, худыми, загорелыми — то есть счастливыми. Это ужасно и комично.
Когда после ужина пары одна за другой уходят, я знаю, что он будет изображать мужчину (разумеется, если может, бедняга, потому что жизнь в Париже тяжелая), а она — женщину, испускать какие-нибудь крики. Они будут играть в удовольствие, в обладание, в доминирование, в отстранение, они будут играть в женщину-цель и мужчину-тирана или еще бог знает во что… Или, наконец, просто заснут. И я всегда себя спрашиваю, кто из них будет изображать человеческое существо. Я спрашиваю себя, будут ли они разговаривать, возникнет ли между ними что-то, что можно назвать языком тел.
В этом у меня большие сомнения. Эта смесь эксгибиционизма и теорий Фрейда, до глупости упрощенных, плохо воспринятых, создает своего рода принудительную необходимость заниматься любовью или афишировать связь, даже если в действительности это не приносит удовольствия. Я уверена, что люди себе в этом лгут. Если у кого-то нет любовника или любовницы, то человек считает себя либо фригидной женщиной, либо несчастным парнем».
Слова, которые шепчут в темноте, жесты, свидетельствующие о взаимном удовольствии, эти любовные игры, которые для нее являются неким таинством, — говоря обо всем этом она никогда не остается равнодушной. Но в ее романах сексуальность — это мера романтической страсти. Как в «Неясном профиле»[276], когда она пишет:
«И тысячи фанфар желания запели, тысячей тамтамов забила кровь в наших жилах, и тысячи скрипок наслаждения заиграли для нас вальс».
Тайна любви-страсти. Это желание обладать, обнимать, бросаться всем существом в чувство — это источник великого счастья и страдания.
«Чаще всего любовь — это война, — говорит Франсуаза Саган. — Борьба, где каждый пытается завладеть другим. Отсюда ревность, собственничество, ощущение зависимости, даже в отношениях, которые кажутся самыми великодушными. Как любая борьба, она порождает жертвы. Всегда есть кто-то, кто любит больше, чем другой, тот, кто страдает, и кто-то, кто страдает от того, что заставляет кого-то страдать. К счастью, отношения можно изменить так, что все могут поменяться местами. Есть такая нежность, которая заставляет принять другого, в которой есть доверие и утонченность.
Иметь с кем-то человеческие отношения — это быть с ним равным, проявлять доверие вне любовных отношений — это то, что мы называем дружбой. Любовь без дружбы ужасна».
Такова, какой она ее описала в «Боли души»[277]: «Любовные игры есть любовные игры, какие бы они ни были: робкие, детские, сексуальные, ласковые, садистские, эротические или просто нашептанные на ухо. Главное — понять друг друга, и прежде всего понять себя…»
Когда люди создают пару, нужно, чтобы каждый пристально всмотрелся в себя. Это разумно с точки зрения простой гигиены. Это требует некоторого мужества. У Франсуазы Саган хватило моральных сил покинуть Ги Шеллера, когда она поняла, что этот внушающий доверие невероятно притягательный сорокалетний мужчина может ее погубить.
«Когда начинаешь скучать, когда тебя буквально грызет тоска, нужно уходить, — поделилась она с Клодиной Вернье-Паллие[278]. — Я обхожусь без некоторых вещей, чтобы избежать самого кошмарного — этих обедов, на которых не о чем говорить. Так часто бывало, когда я первый раз была замужем, это просто жуть. Когда не хочешь больше никому рассказывать, что ты делала в течение дня… Да, я думаю, когда хочешь поделиться с кем-то своими впечатлениями за прошедший день, когда вся твоя жизнь становится тем, что рассказываешь кому-то, чтобы развлечь, рассмешить его, это и есть любовь…»
Для Франсуазы Саган любовник — это хороший муж, который забывает о себе, а хороший муж — это любовник, который знает себя. Но идеал — это хороший муж и одновременно любовник. По меньшей мере хороший друг, оптимист, способный вести дела… Ги Шеллер похож на Люка, дядю-путешественника из «Смутной улыбки»:
«Я была приятно удивлена. Я подумала: “Очень даже ничего этот дядя-путешественник: у него были серые глаза, лицо усталое, пожалуй, грустное. Он был по-своему красив”».
Ги Шеллер, сын директора экспедиционной службы французской прессы, был заметной фигурой в издательском мире. До того как ему удалось занять в «Анри Филипаччи» пост руководителя отдела карманных книг, он служил в «Ашетт» в отделе эксклюзивных выпусков и являлся членом совета управления. Его часто можно было встретить в кабинетах издателей и редакторов газет: у Гастона Галли мара,
Пьера Лазарева — людей, к которым он относился с восторженным восхищением.
Именно в кабинете генерального директора «Франс-су-ар» Ги Шеллер впервые встретил Франсуазу Саган. «Я увидел, — говорит он, — воробушка в кресле». В Париже этот элегантный деловой человек не остался незамеченным. Он появлялся с хорошенькими женщинами на светских вечерах. Молва связывала его имя со знаменитой моделью Беттиной, которая предпочла великолепный роман с принцем Али Каном. Он хорошо образован, обожает читать, что не слишком часто встречается даже в издательских кругах. Это также галантный кавалер, настоящий джентльмен.
Он любит охотиться в Восточной Африке. Ему присущ юмор, он владеет иронией со светской утонченностью. Он женился и развелся в ранней молодости. Этот человек покорил Франсуазу. Вскоре после веселого обеда у Гастона Гал-лимара, где они оба присутствовали, произошел их первый тет-а-тет. Встреча состоялась в «Сен-Леже-ан-Ивелин» на опушке леса Рамбуйе. «Это был очень сентиментальный обед», — вспоминает Ги Шеллер, которого тронула чистота и живой ум этой необыкновенной молодой женщины. Несколько дней спустя Франсуаза Саган, очень серьезная в своем пальто цвета морской волны с золотыми пуговицами, отправилась в Соединенные Штаты.
— Саган, вставай!
Софи Литвак, жена Толи, ворвалась как смерч. В шале Де Клостер, на станции Гризон в Швейцарии, Франсуаза, растянувшись на кровати со своей старой собакой Юкки, слушала по электропроигрывателю Брамса. Своим интимным звучанием, порождающим доверие и склонность к размышлению, симфония прекрасно соответствует состоянию ее души в этот момент.
