Кормили и поили их, участников первых наших антарктических экспедиций, великолепно. Платили тоже хорошо, еще лучше, чем «дрейфунам» на станциях «Северный полюс», работавшим в Ледовитом океане. Да и почету «южанам» выпадало по первости немало, Михаила наградили за Третью антарктическую экспедицию орденом Трудового Красного Знамени. По радио и в газетах то и дело звучали их имена, эстонский писатель-маринист Юхан Смуул (к сожалению, горько пивший и рано умерший) создал о них «Ледовую книгу», заслужившую вскоре Ленинскую премию. Миша притащил мне множество плиток невиданного заморского шоколада («там его у нас были целые чемоданы»), какие-то яркие бутылочки сока. Для Москвы той эпохи все это казалось диковиной. Повспоминали Новую Землю, а также наше былое негодование, когда мы на зимовке слышали о доставленном на Северный полюс шампанском, о елках, которые любовно снаряжают в тресте «Арктикснаб» для участников дрейфующих экспедиций — нам бы, рядовым полярникам, хоть сотую долю тех забот и материальных благ! А теперь вот и сам Миша удостоился чести войти в особый арктическо-антарктический клан, и я мог только радоваться за него, не завидуя и не ворча.
Они с Розой покинули «Русскую Гавань» в 1957 году, и о том, что там происходило и что произошло со мною, знали лишь понаслышке. Я весь день напролет отводил душу, рассказывая ему обо всем, что пережил, и никто не осмелился прервать наше свидание, заткнуть мне рот. Я и Наташу прогнал, несмотря на ее не меньшую дружбу с Михаилом — в те часы я был ненасытен и нуждался именно в нем, знавшем и понимавшем меня как никто другой.
Сменивший Мишу новый начальник «Русской Гавани» Георгий Ефремович Щетинин был немолодым степенным человеком. У нас возникли ровные деловые отношения, он спокойно воспринял ту, не совсем стандартную ситуацию, что подведомственная ему человеко-единица будет работать в соседней экспедиции на недоступной для контроля ледниковой территории.
Крутили как-то в кают-компании полнометражный документальный фильм «376 дней на дрейфующей льдине», о сверхсекретной некогда станции «Северный полюс-2». Она дрейфовала в 1950–1951 годах в Восточной Арктике в обстановке величайшей таинственности. Даже близкие тех, кто работал на льдине, не знали, где именно находятся полярники, посылая письма и радиограммы на адрес безликого почтового ящика — словно во время войны. Впрочем, и тогда шла война, война в Корее, и зимовщики СП-2 имели причины беспокоиться за свою судьбу: в небе над ними то и дело возникал крылатый «американский враг», и начальник льдины Михаил Михайлович Сомов имел предписание взорвать и сжечь все постройки, ликвидировать материалы наблюдений, если иноземцы попробуют высадить здесь десант. Так вот, в первых кадрах фильма мы неожиданно увидели нашего Щетинина, оказалось, он был на той СП радистом, но, видимо, по инерции опасаясь раскрыть государственную тайну, до сих пор об этом не обмолвился! За тот дрейф закрытым Указом Президиума Верховного Совета СССР он был награжден орденом Ленина.
На полярной станции полностью сменились метеорологи и отчасти — радисты. Старшим метеорологом приехал ветеран зимовок, упрямец и законченный холостяк, выходец из деревни, интеллигентный и весьма начитанный Михаил Петрович Яковлев, «Петрович», мой любимец, а порой и острый раздражитель. Вторым метеорологом оказался студент 3-го курса нашего географического факультета Эрланд Коломыц, прервавший обучение ради «производственного опыта», восторженный и очень наивный в быту, но одаренный в науке (в тридцать пять лет стал доктором наук).
Вместо Клавдии Андреевны появился весьма экзотический персонаж, хорошо известная всей Арктике под кличкой «Кармен» разбитная, цыганского облика повариха лет двадцати пяти, которая представилась так:
— Марь Иванна Киреева, а для тех, кого полюблю — Маша. Имею одного ребенка и пять абортов. Зимовала на острове Уединения, но того уединения не выдержала, сошлась с парторгом и была вывезена.
В чеховской «Шведской спичке» действует героиня, удивительно напоминающая нашу полярную Кармен. Своим многочисленным возлюбленным она неизменно говорила одну фразу: «Жила я только с вами, и больше ни с кем». Мария Ивановна Киреева тоже любила повторять подобные признания, хотя не возьму грех на душу и не стану утверждать, будто у нее была на зимовке тьма кавалеров. Более того, за два с лишним года нашего «сожительства» на полярной станции были достоверно зафиксированы только две ее любви, отнюдь не легких, даже драматичных.
Маша была женщиной толковой, озорной, шумной, отходчивой, матерящейся по поводу и без повода, но при этом аккуратной и работящей. А еще она в самом прямом смысле слова была неграмотной, едва умела поставить подпись-закорючку в денежной ведомости! Страшно горд тем, что приобщил ее к чтению. Ребята на зимовке стали даже поругивать меня: вместо того чтобы варить-жарить, Машка усаживалась перед печкой с цыгаркой в зубах и напропалую погружалась в «Графа Монте-Кристо», а со временем и в куда более серьезные книги. Попутно шел «ликбез» и по истории, и по географии.
Наташа совершенно не ревновала, Машка тоже хорошо относилась к ней, но не упускала случая пропеть, лукаво поглядывая на мою жену:
— Брось жену законную — возьми меня, знакомую!
Наташа обожала наблюдать, как я веду урок географии, как Машка, водя пальцем по карте, натыкается на столицу Непала город Катманду и у нее, естественно, возникают самые непристойные ассоциации, причём она обвиняет в этом именно географов: «Надо же такое название придумать!» (Несколько лет спустя, зимуя на другой полярной станции, она вышла замуж за механика по фамилии Беглецов, забеременела, уехала в родную деревню на Брянщину и, счастливая, показывала там всему селу радиограмму, полученную от мужа из Арктики: «Если родится мальчик, назови Фиделем в честь строителя социализма из Южной Америки». Она писала нам в Москву подробнейшие письма, последними словами обзывала деревенского попа, отказавшегося наречь паренька заморским именем, предложив взамен Федора, но она, Машка, сделала, как велел муж, и теперь Фиделику уже четыре года, он хорошо дерется и умеет отчетливо материться.)
Академическую экспедицию, прибывшую в 1957 году исследовать Новоземельские льды по программе Международного геофизического года (МГГ), возглавлял Николай Михайлович Сватков, участник войны, молодой кандидат наук, казавшийся нам почти пожилым человеком, хотя ему едва перевалило за тридцать. В экспедиции было восемнадцать сотрудников, причем половина из них — «научники», остальные — рабочие, водители тракторов, буровики, «кухонный мужик», врач. В эту семью влился, не без наших ходатайств, и дядя Саша Романов. Среди гляциологов преобладали недавние выпускники геофака, в том числе и наши бывшие сокурсники и приятели, окончившие кафедру геоморфологии — Олег Яблонский, Альберт Бажев и его жена Ляля, ставшая после ветеранши-Наташи еще одной дамой в экспедиции. Олег Яблонский уже работал в горах, на Кольском полуострове и в Средней Азии, обожал полевую деятельность, главный интерес для него — снега, льды, лавины. Иван Хмелевской — с кафедры почвоведения, на один курс «моложе» нас, занимался в экспедиции измерениями температуры снежно-ледниковой толщи. Владислав Корякин, он же — Дик (прозванный так за р-р-романтические, жюльверновские пристрастия к морю и приключениям, как Дик Сэнд, пятнадцатилетний капитан), только что окончил Институт геодезии и картографии и должен был вести топосъемку на ледниках. Все они впервые на Севере. А вот Женя Зингер — выпускник нашей кафедры за четыре года до нас с Наташей, был уже настоящим полярным волком, успел позимовать на Чукотке еще до поступления в Университет.
