Ознакомительная версия.
Молча мы вошли в хату бабушки, сняли со стены пожелтевшую фотографию, изображавшую ее в молодые годы, и отослали снимок далеко на запад — матери Рудольфа.
Когда спустя несколько недель наша часть была вынуждена вновь оставить село, чтобы сократить линию фронта, мы, прежде чем покинуть бабушкин дом, достали из печи горячие угли и сунули их в сухую солому крыши. Ни один человек, пришедший с востока с кроваво-красным флагом (у немцев был такой же, только эмблема другая. — Ред.), не должен был найти здесь приюта. На краю села мы на минутку задержались, наблюдая, как пылает ярким пламенем дом. Рубашка Рудольфа по-прежнему трепетала и развевалась на ветру, осыпаемая каскадом летевших искр. Затем мы продолжили наш путь, чтобы встретить противника на новых оборонительных рубежах.
Позднее в этот день я случайно услышал, как майор с равнодушной миной произнес:
— Не стоит расточать жалость на эти человеческие отбросы. — Потом, вероятно заметив по моему лицу, какие чувства меня обуревали, спросил: — Или, быть может, вы с этим не согласны?
И хотя горло у меня словно перехватило, я тем не менее спокойно, но твердо ответил:
— Да, господин майор, я не согласен.
Взглянув на меня с удивлением, он повернулся к своему адъютанту и проворчал что-то относительно пресловутой немецкой сентиментальности. А мои друзья-солдаты, присутствовавшие при этом разговоре, окружили меня и молча похлопали по плечу.
Примерно в это же время я стал замечать коренные перемены в воззрениях наших людей, судя по настроениям в роте. И офицеры, и солдаты боевых частей и подразделений начали задумываться и приходить к выводам, сходным с моими собственными. Но ничего подобного не наблюдалось в тех местах, откуда исходили основополагающие распоряжения и приказы, там, как видно, все были словно абсолютно слепыми и глухими.
Однако не прекращавшиеся ожесточенные схватки с превосходящими силами противника не оставляли много времени для размышлений и дискуссий. Снова и снова мы атаковали, отбрасывая вражеские орды. Но история всякий раз повторялась: русские отступали в центре, но наносили удары по флангам, и мы были вынуждены вновь отдавать занятую территорию, чтобы не оказаться в окружении. Наши потери были чрезвычайно высоки, но пролитая нами кровь не могла заменить отсутствовавший Восточный вал, с его предполагавшимися бетонными дотами, траншеями во весь рост и мощными опорными пунктами. Каких только чудесных слов нам ни говорили, официально и неофициально, об этом хваленом оборонительном вале. Мы нисколько не удивились бы, найдя, что многое не соответствует этим россказням, но никак не ожидали обнаружить совсем пустое место, абсолютно пустое, без каких-либо признаков мало-мальски пригодных
для обороны сооружений. Это было уже слишком. (Местами Восточный вал был очень серьезным оборонительным рубежом, например по реке Молочной, в районе Запорожья и др., и потребовались огромные усилия и десятки тысяч жертв наших воинов, чтобы его преодолеть. — Ред.)
И тогда мною впервые овладел страх, настоящий страх. Я почувствовал себя брошенным на произвол судьбы, защищающим совершенно безнадежное дело, а вместе со мной в таком положении оказалась и вся германская армия, сражавшаяся на Востоке. Впереди — безжалостный, коварный враг, позади — наше руководство, не имеющее ни малейшего представления об истинном характере противника и упускающее все благоприятные шансы, принося их в жертву надуманным программам и изжившим себя идеям.
В этот период мне предстояло принять самое важное в моей жизни решение. Мы имели возможность познакомиться с текстом обращения господина Зейдлица и его сподвижников по листовкам, сыпавшимся на нас дождем в миллионах экземпляров. Призрак Таураге охотился за наши^душами. Внезапное появление Национального комитета «Свободная Германия» (создан в июле 1943 г. на территории СССР немецкими военнопленными. — Ред.) и Союза германских офицеров (создан в сентябре 1943 г. пленными немецкими генералами и офицерами, вскоре присоединился к Национальному комитету «Свободная Германия». — Ред.) явилось для нас — как военнопленных, так и фронтовиков — громом средь ясного неба. Возглавили их соответственно Эрих Вайнерт, коммунистический лидер и писатель, и Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах, представитель знаменитой прусской фамилии потомственных военных. То был бунт немецких интеллектуалов, находившихся за колючей проволокой на необъятных просторах России и Сибири. Затем начали упоминать и еще одно имя, сначала едва слышно, потом все громче и явственнее, — имя Фридриха фон Паулюса, которое у германского народа было
тесно связано с судьбой сотен тысяч немецких солдат, сражавшихся в Сталинграде.
Вне всякого сомнения, этот бунт был тщательно спланирован и блестяще осуществлен. Готовили его в Политбюро, используя богатый опыт искушенных профессиональных агитаторов, а реализовывали хитроумный замысел под дулами кремлевских комиссаров. Обоснованием его служили два важных постулата, содержащиеся в политическом завещании Бисмарка, — никогда не подвергать Германию опасности войны на два фронта и придерживаться традиционной идеи прусско-российского альянса. Затее придали нужный глянец ссылкой на исторический пример нарушения Пруссией своих обязательств в Таураге.
Реакция миллионов немецких военнопленных в России на подобные инициативы была на редкость слабой, особенно младшего командного и рядового состава. Помимо политических оппортунистов и явных перебежчиков, движение приобрело очень мало сторонников, да и те в своем большинстве принадлежали к неисправимым немецким романтикам, вдохновленным не столько трагической фигурой брошенного на произвол судьбы сталинградского генерал-фельдмаршала (Паулюса. — Ред.), сколько легендарным мятежом генерала Йорка и его офицеров. А немецкие солдаты в окопах на Востоке дружно отвергли саму идею.
И тем не менее перечень блестящих имен нынешних офицеров-мятежников произвел на немецких фронтовиков и военнопленных на Восточном театре военных действий впечатление разорвавшейся бомбы. Среди прочих упоминались: разумеется, Зейдлиц, генерал-лейтенант барон фон Даниельс, полковник фон Хоовен, полковник Штейдле, генерал-майор Кортес, генерал Латтман, майор фон Франкенбург, майор фон Кнобельсдорф-Бренкенхоф, старший лейтенант Герлах. И поскольку советские руководители наивно полагали, что нынешней Германии нужен свой фельдфебель, они включили в список организаторов и никому не известного фельдфебеля Эммендорфера.
Но по-настоящему потрясло солдат Восточного фронта имя Фридриха Паулюса. Являясь начальником штаба у Рейхенау, он, после убытия последнего по ранению (Рейханау (1884–1942) убыл не по ранению. 12 января 1942 г. в небольшой мороз (—3,5 °C) он, как обычно, пробежал кросс длиной в несколько километров. А затем упал с тяжелейшим сердечным приступом. Его повезли на самолете в Лейпциг, в пути самолет сделал вынужденную посадку, во время которой фельдмаршал получил серьезные травмы черепа. Во всяком случае, 17 января в Лейпциге врачи констатировали смерть еще до посадки. — Ред.), был назначен лично Гитлером, через головы более старших и заслуженных военачальников, командующим 6-й армией. Одно время он вызывал у русских особую ненависть. Еще не так давно Илья Эренбург, персональный журналист Сталина, называл Паулюса не иначе как «харьковским мясником», поскольку тот использовал войска для подавления в городе восстания. Причина его перехода на сторону противника так и осталась загадкой. Но даже этот его поступок не смог подорвать высокий боевой дух немецких солдат Восточного фронта.
Ознакомительная версия.
