В ответ на взрыв хохота, который я не сумел сдержать, поэт смущенно пояснил, что он совершенно не погрешил против истины, чему я сам мог бы быть свидетелем. Человек, сидящий в американской одиночной камере, действительно ест и пьет в двух шагах от унитаза, и размерами своими камера, особенно на пересылках, напоминает санузел. Его любимая девушка, продавщица из Барановичей, вероятно, никогда ничего подобного не испытывала. Я признал, что этот яркий образ поэта должен был вызвать в ней самое живое сочувствие к его участи.
Кабальеро и «Светящиеся кресты»
Теплым осенним вечером 1999 года несколько знакомых доминиканцев пригласили меня послушать латиноамериканскую народную поэзию. Конечно, заранее ничего не организовывалось и не планировалось (в тюрьме это вообще чревато неприятностями). Просто несколько приятелей, повспоминав вдоволь родные города, поля и кофейные плантации, решили почитать старинные баллады. Для современного прогрессивного Человека баллады эти о безумных страстях, рыданиях и крови, вероятно, так же экзотичны, как и прекрасные русские песни о Хасбулате и Стеньке Разине.
Баллады не поют, а именно декламируют (на воле, как мне говорили, возможен аккомпанемент гитары). Душа доминиканского народа как нельзя ярче проявляется в этой декламации — с грозными выкриками, воодушевленными тирадами и горьким смехом. Лучшим чтецом был мой товарищ Хорхе Антонио, отбывавший уже 14 лет за торговлю наркотиками, выходец из семьи скотопромышленников средней руки в Сан-Франсиско-де-Макорис. В этой среде, как я слышал, баллады особенно популярны.
Мне хорошо запомнились две баллады. В одной провинциальный кабальеро обращается к даме своего сердца, но слушателю сразу становится ясно, что происходящее выходит за рамки обычной куртуазии. Он рассказывает, как встретил соперника на безлюдной дороге в горах. Соперник приветствует его, что-то спрашивает и в ответ слышит только: «Los hombres machos no hablan, sino pelean»(«Настоящие мужчины не говорят, а сражаются»).
Начинается схватка. Кабальеро смертельно ранит соперника, и тот, падая, восклицает: «Я все равно люблю ее, я ношу ее образ в моей душе!»
«И тогда, — восклицает кабальеро, — и тогда, сеньора, я бросился на него, и снова, и снова мой клинок вошел в его грудь — сеньора! — ища его душу!» И с безумным надрывом Хорхе Антонио выкрикнул последние слова: «Porque en el alma la llevaba dentro, у yo no queria que se la llevara!».[29]
Притихшие наркодельцы и бандиты потрясенно качали головами, и лишь сам чтец смущенно усмехнулся: «Старая вещь!»
Действие второй баллады происходило в таверне. Крестьянин, собираясь домой, отказывается от предложенного другом стакана. Друг обижается, настаивает. Тогда крестьянин начинает рассказ. «Ты знаешь, — говорит он, — что год тому назад умерла моя любимая жена Хуана, оставив нашего сына сиротой. Я любил ее больше жизни. Каждый вечер я заливал свое горе крепким ромом. И порой, напившись, я видел ее в углу или у окна, и я кричал ей: «Хуана! Хуана!» И мой сын, просыпаясь, бежал ко мне: «Где мама?» А я отвечал ему только: «Так ты не видишь ее, сынок? Вот она!» И пил еще, и смеялся, и рыдал. И вот однажды, придя с поля, я увидел сына, лежащего у порога, едва живого, а рядом с ним была пустая бутылка рома. «Сынок, — закричал я, — зачем же ты пил ром?» «Папа, — ответил мой сын, — когда ты пьешь ром, ты видишь маму, и я тоже хотел увидеть ее!» Выдержав паузу, Хорхе произнес наивно и печально: «Comprendes porque no tomo mas?» («Понимаешь, почему я больше не пью?»)
Как-то раз мы с Хорхе Антонио сидели во дворе Фишкиллской тюрьмы, поедая доминиканский рисовый пудинг его изготовления. Он в тюрьме, как и многие долгосрочники, научился хорошо готовить. Хорхе, у которого приближалось освобождение, стал рассказывать мне о своих планах: открыть небольшой ресторанчик в родном городе. Назвать он его хотел почему-то «Лампа Диогена».
— Готовить сам буду, — сказал Хорхе. — Никакой изысканности, простые наши блюда: лангусты, устрицы и жареные бананы.
— Ты и публику развлекать можешь сам, — пошутил я, — «Баллада о Хуане и бутылке рома»…
— А ты знаешь, — оживился Хорхе, — у нас в городе был очень похожий случай, еще даже пожутче. Я сам все видел и слышал — да что я! Весь квартал сбежался. Девочка восьми лет, у которой недавно умер отец, начала, как будто под гипнозом, разговаривать его голосом! Ты представь, что это такое — восемь лет ребенку, а голос раздается взрослого мужчины?! Говорит, что он — дух ее отца и что ему хочется рома. Так больше того — принесли ром, и девочка, ребенок, начала его пить прямо из горла и всю бутылку выпила! И ей ничего не было — как будто действительно не она, а дух хлобыстал! Я-то, конечно, как человек верующий, думаю, что это не отец ее был, а демон. Но страшно было, так или иначе… И несколько раз это повторялось — потом привели какого-то santero,[30] духа изгонять. Мать на это долго не могла решиться — обидеть боялась покойного мужа…
Латиноамериканцев в целом можно назвать мистически чуткими людьми, но народы карибского региона в этом вообще выделяются особенно. Если бы Христос явился в наши дни, то, вероятно, предпочел бы Доминиканскую Республику или Колумбию. Огромное большинство жителей этих стран верят в Бога, причем не как в идею или принцип добра, а именно как во Вседержителя, доступного приобщению посредством церковных таинств. Ревностный и яркий католицизм латиноамериканцев переплетается с уникальным синкретическим верованием, называемым «Сантория», буквально «поклонение святым». Этот культ, воспринимающий мир как арену борьбы добрых и злых духов, существует в тех латиноамериканских странах, куда ввозили в больших количествах рабов из Западной Африки.
«Сантория» особенно сильна в Доминиканской Республике, Пуэрто-Рико и на Кубе. Духи природных стихий африканского племени йоруба на американском континенте стали отождествляться со святыми католического пантеона. Но если, скажем, на Руси почитание Ильи-пророка лишь на подсознательном уровне сохранило элементы Перуновского культа, то в Латинской Америке маги передавали из поколения в поколение причудливые имена африканских божеств. Больной пуэрториканец или кубинец, ищущий заступничества Богоматери Скорбей (Nuestra Senora de los Dolores), может отслужить Ей молебен в католическом храме, а затем отправиться к служителю «Сантории» (сантеро или бабалао), где перед статуей Богоматери будут курить благовония, принося Ей в жертву фрукты, сладости и даже денежные купюры. Но называть Ее сантеро будет именем африканской богини Огун, искренне веруя, что это один из Ее аспектов. В ритуалах «Сантории» часто употребляется святая вода, и некрещеный человек жрецом «Сантории» быть не может.
