«В путешествиях ужасно то, что к ним надо относиться с полной серьезностью. Чтобы наслаждаться пребыванием и какой-нибудь стране, среди какой-нибудь народности, в какой-либо среде, надо полностью принять ее обычаи и порядки. Они-то и дают возможность пустить корни. Жизнь вне обычаев и порядков среды вызывает во мне глубокую грусть. Страдаешь как бы отрывом от реальности. В первый раз, когда я был здесь, я полностью приобщился к этой жизни.
Час утреннего завтрака, колокольчик молочника, ревматизм, который вынашиваешь, а при необходимости и церковная служба создают эту реальность, под сенью которой можно жить. И тогда в мире, приобретшем глубокий смысл, пускаешь росток – и интрижка, которую заводишь с почтовой чиновницей, замечательна в своей человечности...»
И другое письмо, не датированное, но очень сходное по настроению:
«...Мое грустное настроение вызвано, вероятно, моей трудной жизнью. Я только и делаю, что оплачиваю различные счета, и моя тяжелая работа не ведет ни к чему. Я едва-едва свожу концы с концами... Деньги сами по себе так мало меня интересуют, что это мне безразлично, и все же мало-помалу у меня создается ощущение крайнего неуюта. Словно предо мной выросла стена. Все мои нужды носят характер срочности. А так хотелось бы на минуту перевести дух...»
Если только не предположить, что письмо из Порт-Этьенна датировано ошибочно 1932 годом, то приходится остановиться на втором варианте. Да и судя по тому, как развивались события, это выглядит правдоподобнее. Безусловно, новая администрация была явно настроена против Сент-Экзюпери и, весьма возможно, искала первого предлога, чтобы его уволить, – так, во всяком случае, думал сам Антуан. Но надо принять во внимание его обычную мнительность, к тому же еще обостренную различными неудачами семейного, материального и морального порядка.
Так или иначе, был ли Антуан уволен или ушел сам, имеет для нас второстепенное значение. Нам хорошо известно мнение о нем Дора. А Дора понимал толк в людях и знал, что в трудных условиях полета, в непогоду Сент-Экс – один из лучших его пилотов. В тихое безветрие, над ровной местностью он мог быть рассеянным, так как на свободе много размышлял о вещах, не имеющих отношения к его профессии. Зато он был неплохим организатором, и Дидье Дора сумел его использовать сообразно с его особыми качествами, не закрывая глаз на его недостатки. Новая, временная администрация не сумела или не захотела этого сделать, да и сам Антуан своим поведением давал повод для обвинения его в некоторой неустойчивости, в некоторой неуравновешенности характера.
«Деньги сами по себе» его «не интересуют». Но они нужны, ох, как нужны! Как раз в этом отношении намечается проблеск. Американская фирма ставит фильм «Ночной полет». Однако права автора оказались плохо защищены, и Сент-Экзюпери почти никакой материальной выгоды из этого не извлек.
Дора, не утерявший связи с Латекоэром, помогает Сент-Экзюпери устроиться летчиком-испытателем на авиазаводе. Погруженный в свои заботы, в подавленном состоянии Сент-Экс приступает к этой опасной работе, требующей от летчика особенной собранности.
От этого времени сохранилось одно его письмо:
«Возвратился с базы гидросамолетов, где проводил испытания. В ушах стоит шум, руки перепачканы маслом. Пью на террасе маленького кафе, вокруг постепенно темнеет, а у меня нет желания даже пойти пообедать... Живу здесь один, потому что мотаюсь между Тулузой, Перпиньяном и Сен-Рафаэлем. Дни провожу на лимане – это не море и не озеро, просто безжизненная гладь, я ее не люблю. Соленые воды, если это только не море, всегда тоскливы, не знаю почему. Защищенные воды! Пресные воды называют „мягкой“ водой – это так верно. Настоящее озеро, с домами, стоящими вокруг и глядящими друг на друга, представляется мне образом любви. Когда любишь девушку с другого берега, она кажется недоступной и близкой – заманчивое приключение. Кажется, что лодки в этой вечной гавани достигли, наконец, берега желания. А в Сен-Лоране де ля Саланк, где я провожу дни, дышишь гниющими водорослями. И это тупик, даже внутренний тупик. Здесь я не чувствую себя счастливым. То же происходит и вечерами, когда я возвращаюсь в Перпиньян, – вечера вроде нынешнего бесконечны. Ни с кем здесь не познакомился и не стремлюсь к этому. Обрывки фраз и смех, доносящиеся до моего угла, причиняют мне боль. Эти звуки напоминают бульканье закипающей похлебки. Эти люди булькают в своей кастрюльке до самой смерти. Зачем тогда жить? Меня, правда, навестила чета друзей – молодое семейство, уверенное в своем благополучии, конечно, счастливое, но мне его счастье показалось затхлым. Знаешь, в нем чувствовалось брюзжание слишком благополучных людей. Необоснованная озлобленность счастья. Когда они ушли, я свободно вздохнул. Правда, я их очень люблю, но я ненавижу такую успокоенность. Есть же, наверное, люди, похожие на ветер с моря!»
Да, сам он мечется, как ветер с моря. Консуэло в Париже. Он нигде не находит себе места, он то здесь, то там. И сам не вполне знает, чего хочет.
Андре Дюбурдье, который часто видал его в это время, говорит, что он не мог вполне сосредоточиться на своей работе, а это особенно необходимо летчику-испытателю.
Однажды Сент-Экзюпери должен был испытать новую модель трех моторного самолета. Еще на колодках левый мотор стреляет. Это его не останавливает. Он подымается в воздух. Естественно, в полете мотор забарахлил еще больше, и из него пошел дым. Сделав разворот, Сент-Экс пошел на посадку. Наблюдавшие за ним с земли с ужасом заметили, что от самолета что-то отделилось – не то часть крыла, не то оторвавшийся от фюзеляжа лист обшивки. Между тем самолет продолжал спуск вполне нормально. На земле выяснилось: оторвавшийся Предмет был дверцей кабины, которую Сент-Экс забыл закрыть при взлете.
Другой случай еще более характерен. Сент-Экзюпери принимает партию самолетов «Лате-28», запроданных Венесуэле. После обязательных в таких случаях испытаний – подъем на три тысячи метров, полет на ограниченном отрезке с максимальной скоростью – Сент-Экс совершает посадку. Подошедший инженер спрашивает его, все ли в порядке.
– О нет! – восклицает Сент-Экзюпери. – Этот самолет на большом газу очень сильно кренит, его едва можно выровнять.
– В какую сторону крен? – спрашивает инженер.
Сент-Экзюпери задумывается: он уже не помнит. Сколько он ни поворачивался лицом к аэродрому, как ни старался представить себе дорогу в Мюре, проходившую слева, положение по отношению к солнцу, садившемуся напротив, он не был в состоянии сказать, в какую сторону кренился самолет. Ему пришлось снова подняться в воздух, чтобы ответить на вопрос инженера.
