Автор «Народного красноречия» понял, что стилистика поэзии и прозы на новых европейских языках не в меньшей степени, чем на древних, связана с отбором слов. Он пишет: «Иные слова бывают детскими, иные женственными, иные мужественными; а из них одни дикие, другие светские; из тех же, какие мы называем светскими, одни мы ощущаем как расчесанные и напомаженные, другие как волосатые и взъерошенные. И вот среди расчесанных и волосатых находятся те, какие мы называем величавыми, а напомаженными и взъерошенными мы называем те, которые чересчур звучны». Данте полагает, что слова должны быть просеяны сквозь сито. Он запрещает для высокого стиля канцоны выбор слов «детских, из-за их простоватости, вроде маменька и папенька, ни женственных из-за их изнеженности, как душенька и милашка, ни диких, из-за их терпкости, вроде отара и цитра, ни напомаженных и взъерошенных светских, вроде женщина и тело».
Для пишущих канцоны остаются «расчесанные и волосатые светские слова, весьма благородные, и члены блистательной народной речи». Данте объясняет, что «расчесанными» следует считать прежде всего слова трехсложные (но также и двусложные), в которых не встречается соединение плохо звучащих согласных, как, например, amore (любовь), donna (госпожа), virtute (добродетель). «Волосатыми» словами Данте называет те, которые необходимы для связи, а также междометия. Украшающими, по его мнению, следует признать слова многосложные, которые в смешении с необходимыми связками «дают прекрасную слаженность сочетанию». Данте рассчитывает также длину слов, стремясь определить, какие слова могут войти в самый длинный итальянский размер, то есть в одиннадцатисложный стих. Он находит одиннадцатислошное слово, которое является теоретически пределом, и цитирует также слова более длинные, которые образуют в народной итальянской речи двенадцать слогов, а в некоторых косвенных падежах по-латыни могут иметь тринадцать. Но такие «монстры» для стихосложения непригодны.
Первоначально канцона была связана с музыкой, однако слова ее всегда образовывали нечто самостоятельное и отличное от музыкального сопровождения. Несмотря на то, что некоторые музыканты, как, например, друг Данте Казелла, сочиняли музыку к стихам, все же канцона была прежде всего стихотворением, «написанным на листочке». Всякая канцона делится на станцы. Станцы являются основной единицей этого вида поэзии. В каждой станце вполне допустимо обновлять рифмы или повторять одни и те же, однако, по мнению Данте, рифмы не относятся к искусству канцоны. К сожалению, поэт-теоретик не написал о рифмах, так же как о сонете и баллате.
Данте всегда думал о мастерстве, заметил известный современный дантолог Джанфранко Контини. Теоретические размышления привели поэта к созданию новых форм. Великий мастер прекрасно понимал, что форма тесно связана с содержанием и что выбор той или иной комбинации рифм и ритмических фигур не может быть произвольным, а находится в прямой зависимости от сюжета. «Ведь все, о чем мы говорим, мы воспеваем, либо одобряя, либо порицая, так что иногда нам приходится петь, убеждая, иногда разубеждая; иногда радостно, иногда насмешливо; иногда с похвалою, иногда с порицанием; слова отрицательные всегда торопятся, а другие идут к концу всюду с подобающей продолжительностью…»
В те годы, когда создавались трактаты «Пир» и «О народном красноречии», Данте считал канцону самым совершенным видом высокой «трагической» поэзии. Канцона требовала не только большого мастерства, но также сознательного отбора слов. Тем самым она была ограничена в словесном материале, что не могло не привести к ограниченности ее тем и сюжетов. Когда Данте изобрел терцины, перед ним открылся безграничный горизонт творческих возможностей. Творец «Божественной Комедии» нарушил собственные запреты прежде всего в стилистике. Его дьяволы в аду говорят таким языком, который возможен был только в сонете, да и то у поэтов «простонародных», как Рустико Филиппи или Чекко Анджольери.
Терцина вместила все стилевые возможности итальянского языка. Преодолев ограничения «жанров» и освободясь от стилистических систем античных и средневековых теоретиков, Данте открыл новые пути мировой литературе.
Глава четырнадцатая
В замках Маласпина
В долине земных властителей Предчистилища ожидают часа восхождения те, кто покаялся в своих грехах и надеется на очищение. Пейзаж долины грустен и прекрасен. Слышится пение гимна «Тебя у предела света…». Замечательно начало восьмой песни:
В тот самый час, когда томят печали
Отплывших вдаль и нежит мысль о том,
Как милые их утром провожали,
А новый странник на пути своем
Пронзен любовью, дальний звон внимая,
Подобный плачу над умершим днем.
Музыка, звучащая вокруг душ, ожидающих восхождения, превращается в образы зрительные, в торжество переливающихся красок, в игру изменчивых обликов. Ангелы, охраняющие долину земных властителей, напоминают образы Симона Мартини и фра Беато Анджелико. Среди теней Данте замечает Нино Висконти, правителя Галлуры в Сардинии, внука графа Уголино. Нино Висконти перешел на сторону Флоренции и мог познакомиться и подружиться с Данте либо в его родном городе, либо в период военных действий против Капроны и Пизы. Висконти полон печальных воспоминаний о земном, от которых не может освободиться. Другая тень приближается к ним и долго безмолвно следит за Данте. Это Коррадо Маласпина, один из маркизов Луниджаны, области на границе Флоренции и Генуи. Ему хотелось бы услышать о своих близких из уст чужестранца. Данте отвечает словами, исполненными похвал роду Коррадо. Быть может, только Кан Гранде делла Скала удостаивался таких хвалений от Данте, более склонного к сатирическим выпадам и проклятиям, направленным против владетельных сеньоров Италии, чем к куртуазным комплиментам. Он говорит маркизу:
«О, — я сказал, — мне только по беседам
Знаком ваш край; но разве угол есть
Во всей Европе, где б он не был ведом?
Ваш дом стяжал заслуженную честь,
Почет владыкам и почет державе,
И даже кто там не был, слышал весть.
И как стремлюсь к вершине, так я вправе
Сказать: ваш род, за что ему хвала,
Кошель и меч в старинной держит славе.
Маркиз Коррадо предсказывает Данте, что не пройдет и семи лет с 1300 года, как он в своих скитаниях найдет приют в его доме.
