Короче, для меня выходной превращался в дикий кошмар. К спектаклю требовалось приобрести всего-то несколько вещей, но старушки настаивали, чтобы я забрал у них все, и грозились еще притащить картины, книги, лайковые перчатки, митенки, шляпки, дореволюционные игральные карты и прочее, прочее. Кроме покупки реквизита, необходимо было разъезжать по адресам и отбирать нужную мебель. Одновременно с закупками надобно было следить за изготовлением декораций, красить материалы для костюмов и примерять костюмы на актеров.
Я явно не справлялся и поэтому обратился к Клавдию Ипполитовичу за помощью. Он видел мои эскизы, макет, получил копии всех рисунков мебели и реквизита. К моему удивлению, Бегемотушка без колебаний согласился взять на себя этот нелегкий труд по приобретению необходимых для спектакля вещей.
Администраторы театра передали ему целую гору адресов питерских старушек. Работать по этой части он начал очень толково. Нашел в питерских домах необходимую мебель, купил абсолютно чеховскую коллекцию зонтиков, тростей, пенсне, очков и так далее.
Для более плодотворной работы Бегемотушка завел большую амбарную тетрадь и подробно расписал сведенья: имя, отчество, фамилию продавца, адрес его, телефон, что тот продает, какого времени вещь, из какого материала, в каком состоянии, претензию на цену. Ну прямо все анкетные данные. Я даже почувствовал что-то неладное в слишком деловом подходе, не свойственном большинству художников. Но потом забыл, он спас меня от ненавистной такого рода кутерьмы. Я ему в ту пору был благодарен.
Спектакль мы выпустили с успехом, все получилось отлично, декорация вызвала большой интерес. Все остались довольны работой, в том числе и Клавдий. Я забыл об изготовленном им “гроссбухе” с адресами старушек. Театр в них более не нуждался. Но оказалось, что наш Бегемотушка продолжал ими пользоваться и тайком шелушил несчастных именем театра, скупая у них по дешевке уникальные музейные вещи за собственную малую деньгу. Свою комнату в огромной коммуналке по Большой Зелениной улице, что на Петроградской стороне, превратил в склад антиквариата.
Заполнив комнату до тесноты скупленным товаром, стал продавать вещицы богатеньким собирателям, причем жестко торгуясь с ними, не уступая назначенной цены. И из профессионального художника перековался в антикварного “жучка”, как в ту пору обзывали таких деятелей.
Через некое время подвиги нашего Бегемотушки, не считавшегося с законами криминальной среды, его неуступчивость и нежелание делиться с “авторитетами”, не понравились крутым воротилам антикварного рынка, и они сдали его милиции. К ним присоединились соседи по коммуналке, наблюдавшие незаконную деятельность художника и враждовавшие с ним много лет.
Милиция, явившаяся на квартиру Клавдия Ипполитовича, обнаружила в его жилой комнате целый арсенал дорогущих антикварных вещей музейного уровня. Подпольного миллионера взяли под белые рученьки, отвели в легавку и, посадив в предвариловку, стали шить дело о спекуляции в особо крупных размерах. В ту советскую пору существовал закон о спекуляции, в народе называемый законом о подпольных миллионерах, по которому могли приговорить и к вышке. Бегемотушка не дожил до приговора — умер на пути к нему, умер с испугу прямо в суде.
“Покойного не судят, а кто старое помянет, тому глаз вон”, — сказал бригадир столяров Василий Степанович после доклада вернувшегося с суда Егория Гаврилова.
Поминали Клавдия Ипполитовича всеми мастерскими в столярке, стоя за верстаком, новой пшеничной водочкой, только что появившейся в магазинах города. Бутафор Аркадий Захарович, морской офицер в отставке, после третьей рюмки вспомнил, что имя и отчество усопшего — Клавдий Ипполитович — с греко-латинского означает “хромой конь”, а гиппопотам, то есть бегемот, с греческого — “водяной конь” — вот так-то… После этого сообщения все надолго замолчали и призадумались. В тишине вдруг прорвалась уборщица Гаврилиха: “Домовину-то для Бегемотушки не купить. Он у нас несоответственный был. Свою, мужики, постройте, мерка-то на него у вас в глазах торчит. А я в Николе Морском в память о нем свечку поставлю да вражду вашу былую отмолю”.
Опубликовано в журнале: «Знамя» 2011, №7
non fiction
Эдуард Кочергин
Осколки памяти
Об авторе | Эдуард Степанович Кочергин (р. 1937) — известный сценограф, главный художник БДТ им. Товстоногова. Работал с Г. Товстоноговым, Ю. Любимовым, А. Эфросом, Л. Додиным и другими выдающимися режиссерами. Народный художник РФ, действительный член Российской академии художеств, лауреат Государственных и международных премий.
С прозой выступает с 90-х годов. Постоянный автор “Знамени”: “Капитан” (1997, № 1); “Рассказы питерских островов” (1999, № 1); “Из опущенной жизни” (2002, № 12); “Питерские былички” (2004, № 8); “Козявная палата” (2005, № 4); “Проволочные вожди” (2006, № 9) “Три бывальщины” (2010, № 5). Изданы книга рассказов “Ангелова кукла” (2003, 2009) и автобиографическая трилогия “Крещенные крестами” (2009). Живет в Санкт-Петербурге.
Эдуард Кочергин
Осколки памяти
Дунькины дети
Быль Петроградской стороны
Впервые обзовуху Дунькины дети или Дунькино отродье услышал я в начале 50-х годов прошлого столетия, оказавшись снова в Питере. После наших двенадцатилетних мытарств поселились мы с матушкой в малой комнатухе, доставшейся нам от старой польки, на углу Зверинской улицы и Большого проспекта Петроградской стороны. Учиться устроился я в школу, бывшую гимназию, на улице Блохина, против обширного сквера, ранее принадлежавшего храму Святого князя Владимира, единственно действовавшему на территории нашего района. Поблизости от нас находился деревянный Тучков мост через Большую Невку, ведущий на знаменитый Васильевский остров.
В белые ночи по воскресеньям, когда городской транспорт становился редкостью, на деревянном настиле моста происходили рукопашные побоища. В битвах встречались ватаги петроградских и василеостровских пацанов. Параллельно с ними в боях участвовали стаи собак — островных и наших. Над мостом поднимался страшенный гвалт, крик, лай, мат-перемат. Оскорбиловки, кликухи, дразнилки сыпались из воспаленных глоток дерущихся бойцов с обеих сторон.
— Эй вы, вши островные, рвань голодайская, мордодуи линейные, Васькины херописцы, фуфыры поганые, дистрофики смоленские! Мы вас всех рассупоним да в Неву к окуням побросаем, смердяки тараканьи!
— А мы вашими лбами, дрободаны крысиные, мокруши петроградские, выблядки непробудные, Дунькины дети, Тучков мост распишем на память, чтоб неповадно было с нами вязаться!
— Васьки, вперед! Бей Дунькино отродье!
