В первый день нашего знакомства мы долго еще сидели вместе над чертежами, рассматривая то, что было изображено на них. Едва я начинал объяснять задуманное, он тут же, уловив суть, по ходу анализировал мои конструктивные решения. Чувствовалось, что системы стрелкового оружия он знал в совершенстве, глубоко изучил их особенности. О многом мы успели поговорить.
Мне было с ним легко, наверное, потому, что в возрасте нас разделяла относительно небольшая разница – он оказался старше меня всего на семь лет: ему едва перевалило за тридцать. Правда, он выглядел очень усталым, и вид у него тогда был болезненный. Хотя, как еще тогда мог выглядеть человек, приехавший не просто с фронта, а выживший в тяжелейших условиях длительной блокады Ленинграда?..
Конструктор Судаев работал в осажденном Ленинграде, был свидетелем прорыва блокады, перенес тяготы и невзгоды, выпавшие в те годы на долю мужественных ленинградцев. Сейчас трудно представить, но это факт теперь исторический: изготовление первых пистолетов-пулеметов Судаева началось в сложнейших условиях блокады при непосредственном участии самого конструктора. Когда он рассказывал мне об обстановке, в которой ему пришлось давать жизнь своему образцу, я думал о том, что трудности, испытанные мною при создании пистолета-пулемета, – это ничто по сравнению с тем, что довелось пережить Судаеву.
– А куда отправлялось ваше оружие? – задал я тогда Алексею Ивановичу, как теперь понимаю, наивный вопрос.
– Куда могли идти мои пистолеты-пулеметы, кроме Ленинградского фронта? – просто ответил он. – Так что войсковые испытания прошли непосредственно в боях при защите города и прорыве блокады.
Не только серьезные разговоры велись в нашей рабочей комнате. Любил Алексей Иванович и пошутить. Однажды, войдя в комнату, он увидел, как я безуспешно пытаюсь и не могу решить очередной «ход» в конструкции автоматики карабина, и заразительно рассмеялся:
– Отвлекись немного от своей чудо-машины. Ты вот, я смотрю, оригинальничать любишь, стараешься позаковыристее автоматику сделать. А знаешь, что случилось недавно с Рукавишниковым, когда он отлаживал свой очередной образец?
– По-моему, какое-то недоразумение вышло…
– Вот-вот, именно недоразумение. Собрал образец, а разобрать его не смог. Пришлось разрезать крышку ствольной коробки, чтобы извлечь детали. Так лихо он закрутил конструкцию.
Судаев подошел к чертежной доске.
– Проще тут надо. Каждый лишний паз, шлиц, соединение неизбежно ведут к усложнению в эксплуатации оружия. Оно любит простоту, но, конечно, до известного предела.
Каждый разговор с Алексеем Ивановичем был своеобразным экскурсом в историю оружия. Не раз мы возвращались к нашим образцам пистолетов-пулеметов, разбирали их по косточкам.
– Чем хорош твой пистолет-пулемет? Из него можно вести и непрерывный, и одиночный огонь. Спусковой механизм моего образца допускает ведение только автоматического огня. Тут, конечно, ты ушел вперед. – Судаева всегда отличали предельная объективность и честность в оценке своей работы, критический взгляд на нее. – Но, согласись, в эксплуатации пистолет-пулемет твоего покорного слуги выглядит устойчивее, у него лучше кучность боя. На передней части защитного кожуха я предусмотрел дульный тормоз-компенсатор, а чтобы смягчить удар подвижных частей в крайнем заднем положении, – амортизатор затвора. А почему мой образец стал гораздо легче и технологичнее ППШ-41? Подавляющее число деталей делалось методом штамповки и сварки. Мы добились того, что для изготовления пистолета-пулемета потребовалось в два раза меньше металла и в три раза меньше станочного времени для механообработки, чем для ППШ. Представляешь, как много это значило при организации производства оружия в условиях осажденного Ленинграда?
Одержимость – вот то качество, которое я отметил бы в характере Судаева. Он ставил перед собой цель и непреклонно шел к ней. Алексей Иванович буквально загорался работой, не любил приблизительности, неопределенности, разбросанности. И когда видел, что при решении какой-то задачи я допускал небрежность, непременно замечал:
– Ты опять как Божок?!
Был у нас на полигоне конструктор с такой фамилией. Человек с интересными идеями, но суетливый, не совсем аккуратный, нередко делавший поспешные выводы и дававший слесарям порой не очень вразумительные указания.
Однажды, когда шла сборка его пистолета-пулемета, потребовалось утяжелить затвор. Сварщик наплавил металл. Теперь надо было обработать все это, тщательно отшлифовать.
Божок подошел к слесарю-сборщику Сергею Ковырулину и, подавая затвор, торопясь, как всегда, куда-то, на ходу сказал:
– Сережа, пиляй.
– А сколько «пилять-то» надо?
– Пиляй, пока я не приду.
Отсутствовал Божок довольно продолжительное время. Наконец прибежал, хотел тут же забрать затвор и увидел, что Ковырулин все еще его «пилит», а от наплавленного металла уже и следа не осталось.
– Что же ты наделал, Сергей! – закричал конструктор. – Зачем снял наплавленный металл?
– Так вы же сказали: пиляй, пока не приду! Вот я и стараюсь.
Этот эпизод имел свой определенный смысл: без организованности, четкости, собранности, сосредоточенности в работе успеха не бывает. Так что не случайно Судаев вспомнил этот курьез с нашим коллегой. Подобные «происшествия» часто становились частью истории КБ полигона, частью нашего конструкторского фольклора.
Наверняка, без подобных шуток и юмора жизнь на полигоне была бы намного скучней. Вот и пытались ее скрасить немудреными розыгрышами и безобидными шутками, многие из которых скоро становились «штатными»…
Много раз попадался и я. Часто это было связано с моей будущей женой Катей Моисеевой. Она в то время работала в конструкторском бюро полигона чертежницей. Работала удивительно грамотно и аккуратно. Чутьем понимала, что хочет конструктор от той или иной детали, глядя на не всегда понятные наши эскизы. А со мной и вовсе было тяжело работать, так как специальной конструкторской подготовки у меня не было, да и способности к рисованию были весьма сомнительными…
Часто, делая чертежи по моим эскизам, Катя не могла их разобрать. А я не мог грамотно объяснить. Приходилось иногда делать деталь раньше чертежа, а затем Катя снимала с нее размеры и выполняла документацию. Эти наши частые свидания вызывали определенные намеки со стороны наших товарищей. А когда они поняли, что я в нее еще и влюбился, то начали просто одолевать меня своими шутками.
Часто, зайдя в мастерскую, я слышал:
