Ознакомительная версия.
Меня неоднократно просили принять участие в концертах, устраиваемых в ЧК. Всякий раз мне удавалось найти предлог, чтобы уклониться от этого. Но однажды одна моя знакомая дама, которая была арестована ЧК и провела пять дней в тюрьме, рассказала мне о любимом развлечении узников. Через потолки своих камер, находившихся в подвале, под актовым залом, они могли слушать концерты, организуемые для сотрудников ЧК. Это заставило меня решиться. При следующей просьбе, полученной мной, я согласился. Во время исполнения мои мысли и чувства были обращены не к сидящим в зале, а к другой, невидимой, аудитории, находящейся в подвале.
Вторая моя встреча с ЧК состоялась несколько месяцев спустя. В то время она уже называлась ГПУ. Однажды меня вызвали туда. Я не ждал от этого вызова ничего хорошего: невозможно было знать, чем это может закончиться. Допрос продолжался два часа, впрочем, велся он в довольно вежливом тоне. Первым мне задали такой вопрос:
– Вам известно, в чем ваше преступление?
– Нет, – ответил я.
– Ваше преступление в том, что вы – сын адмирала Скрыдлова.
Как я в тот момент хвалил себя за то, что не последовал многочисленным советам взять сценический псевдоним! Он бы мне не помог, напротив, послужил бы доказательством моей вины.
– Но, – возразил я, – мой отец умер.
– Но вы остаетесь его сыном, и в ваших жилах течет голубая кровь.
– Я не выбирал себе родителей, – ответил я. – Не спрашивая меня о моих личных политических взглядах, вы ставите в вину мне то, что мой отец адмирал. А если бы он был сапожником, вы бы меня похвалили?
После данного ответа следователи оставили эту тему и стали меня расспрашивать о некоторых членах моей семьи, тех, кто жил за границей или в России, но не в Ростове.
– Это действительно мои родственники, – сказал я, – но я не имею о них никаких известий.
После нескольких вопросов, показавшихся мне бессмысленными и являвшихся, как я полагал, отвлекающим маневром, меня вдруг спросили:
– А почему в ваших концертах вы никогда не исполняете революционные или большевистские произведения?
– Я никогда не буду исполнять пропагандистские произведения. Пропаганда не имеет ничего общего с искусством.
– Однако, – усмехнулся один из чекистов, – при царе небось играли бы пропагандистские произведения, прославляющие царизм?
– Отнюдь, – ответил я. – Ни ради царя, ни для большевиков я не буду заниматься пропагандой. Я просто артист.
Меня отпустили, предупредив, что проверят мои слова, явившись без предупреждения на один из моих концертов. Но этот инцидент не имел продолжения, и я еще раз убедился в эффективности уверенного, но не вызывающего поведения.
Весной 1920 года матушка решила попытаться вернуться в Петроград, увезя сначала туда свою сестру. Мы не имели достоверных известий о положении в Петрограде, поскольку наши знакомые, оставшиеся, как мы полагали, там, или покинули город, или сменили адреса, и наши письма до них не доходили. Через третьи руки мы получили неточные сведения, что наша кузина продолжает жить в квартире, где умер отец. Поезда ходили плохо; поезд был бесплатным, что перегружало составы свыше всякого предела. Даже в туалетах ехали многочисленные пассажиры, что не делало удобнее длительные путешествия с минимумом остановок. Для того чтобы попасть в поезд, требовалось получить пропуск. Матушке и тете их дали, несмотря на дворянское происхождение, очевидно приняв во внимание их возраст: тетушка была на десять лет старше матушки. Легко понять, с каким волнением мы с сестрой провожали их, двух пожилых одиноких женщин, в подобное путешествие. Но у многих представителей знати пережитые испытания выработали почти сверхчеловеческую моральную и физическую энергию. Через двенадцать дней после отъезда мы получили открытку от матушки: она добралась до этой почти незнакомой ей квартиры, которая была целью ее поездки, потому что в ней умер мой отец.
Через несколько месяцев матушка стала звать нас с сестрой к себе, считая, что теперь все мы можем поселиться в Петрограде. Я тогда только что устроил сестру танцовщицей в труппу оперы; действительно, она когда-то взяла несколько уроков у Айседоры Дункан, чему никогда так не радовалась, как в тот момент. За билетами на поезд мы пошли в наш профсоюз. Разрешение для сестры задержалось; она должна была приехать в Петроград позднее, я же не мог потерять полученное разрешение. Итак, в ноябре 1920 года я отправился в путь. Вот и я покидал Ростов, где мы пережили последовательно власть германцев, белых и красных, где стали свидетелями многих боев.
Поезда в то время были уже не так переполнены, потому что билеты сделались платными. По дороге я на несколько часов попал в Москву; в отличие от европейского Петербурга, Москва всегда была городом чисто русским, и смена режима проявлялась в ней менее заметно.
В Петроград я приехал около полуночи. Трамваи переставали ходить в десять. Извозчиков не было. Когда я пешком добрался до дома, где меня должна была ждать матушка, дверь мне никто не открыл. Матушка не ждала меня этой ночью. Мое письмо с сообщением о приезде она получит только через три дня.
Мой поход через город занял много времени. Было два часа ночи. Я стоял на улице, не имея возможности войти в этот незнакомый мне дом, до которого так долго добирался. Я озяб, устал, хотел спать… Помню, на меня накатило отчаяние. Я смотрел на этот закрытый фасад, представлявший теперь последнюю точку опоры для нашей уменьшившейся семьи. Я снова постучал. Я долго колотил в дверь, пока, наконец, матушка не выглянула на улицу. Она мне объяснила причину такого поведения: в те времена двери в Петрограде по ночам не открывали, боясь грабителей и ГПУ.
Хотя новое наше жилище нисколько не походило на прежнее, на Екатерининском канале, и несмотря на то, что шесть комнат этой квартиры постоянно напоминали нам о последних неделях и днях жизни моего отца, мы были там счастливы. Наша кузина рассказала, как отец переехал туда. Он счел благоразумным продать большую часть предметов искусства и мебели, которыми владел. Сделать это оказалось тем легче, что после первой революции в Россию хлынул поток спекулянтов-иностранцев, стремившихся скупить еще остававшиеся в частном владении предметы искусства и антиквариат, но цены были очень низкими. Тем не менее отец собрал довольно приличную сумму. Чтобы не подвергаться обыскам, он решил переехать в менее аристократический квартал, где его не знали. К сожалению, во время переезда девять нанятых им подвод с вещами исчезли. Требовать их назад было и бесполезно, и опасно.
Ознакомительная версия.
