Михаил Ишков - Никола Тесла. Изобретатель тайн

Старик надолго задумался.

— О чем это я? Ах да, о женщинах… Напишите так: «Удивительно, почему с женщинами, которые мне нравились, я никак не мог перейти к близости, в то время как со случайными знакомыми это происходило сплошь и рядом».

— Неправда, — возразил один из потомков.

— Это вас не касается! У нас контракт — я представляю доказательства, что являюсь инопланетянином, вы не лезете в мою личную жизнь. У Кэтрин был силен материнский инстинкт, и очень скоро она распространила на меня заботу, которой я не мог пренебречь, тем более обмануть.

Так бывает…

Пишите: «..И день, и месяц, и год мы с нежностью смотрели друг на друга, и чем дольше длилось знакомство, тем труднее нам было переступить через горы условностей, недомолвок, недопониманий, через дружбу с Робертом. Впрочем, я не жалею. В те годы, как уже было сказано, меня влекла другая стезя. Мне казалось, что еще немного, еще чуть-чуть, и возможность передачи энергии без проводов обретет зримые, конструктивно оформленные черты».

Поправлять не надо.

— Это было забавное время. Я стал моден, многие знаменитости считали за честь иметь знакомство со мной. Я предупредил — не поправлять! Среди этой назойливой, прилипчивой толпы настоящих друзей было всего несколько. Их можно пересчитать по пальцам, и прежде всего Роберт и его жена.

На праздничном обеде Кэтрин, рыжеволосая, как все ирландки, упрекнула меня в невнимании к своему здоровью.

— Вы слишком много трудитесь, мистер Тесла, вам следует отдохнуть, — объявила она. — Вы чрезмерно бледны. Вам надо лучше питаться. Давайте начнем прямо сейчас. Обильное рождественское угощение еще никому не приносило вреда.

Я поблагодарил и ответил, что с юности привык обходиться самым малым.

— Мне все приносят в лабораторию. Там я обычно и ночую. Знаю, мои силы на исходе, но мне нельзя прекращать работу. Мои эксперименты так важны, так прекрасны и удивительны, что мне порой бывает трудно найти минутку, чтобы поесть, а когда пытаюсь уснуть, в голове по-прежнему вращаются роторы, замыкаются контакты, разряжаются резисторы. Видимо, судьба распорядилась так, что я буду вертеться как белка в колесе, пока не упаду замертво. Уверяю, моя лаборатория — это самая забавная лаборатория на свете. Если желаете, можете убедиться. На десерт.

Это предложение было встречено восторженными аплодисментами. Тут же был вызван экипаж, и вскоре Джонсоны в первый раз переступили порог «пещеры мрачного венгра».

— Приготовьтесь к сюрпризам, — предупредил я их.

Комната, в которой мы очутились, была невелика, каких-нибудь двадцать пять футов. В одной из стен были прорезаны два больших окна, полуприкрытых тяжелыми черными шторами. Мои лаборатории всегда были полны самых удивительных приборов, которые приводили в восторг многочисленных посетителей, особенно в то безмятежное время, когда я не испытывал нужды в долларах.

Их невозможно описать.

У меня хранились особого рода катушки, многочисленные прозрачные трубки и стеклянные колбы самых причудливых очертаний. По полу и потолку, а также по стенам тянулись кабели. В центре на громадном круглом столе, покрытом широкими полосками черной шерстяной материи, покоилось динамо. С потолка на шнурах свисали два больших коричневатых шара восемнадцати дюймов в диаметре. Изготовлены они были из меди и для изоляции сверху покрыты воском — с их помощью я создавал электростатическое поле большой напряженности.

Я закрыл двери, раздал гостям запаянные трубки и колбы и задернул шторы, чтобы не осталось ни одной щелочки. Лаборатория погрузилась в непроницаемую тьму. Затем на стенах начали появляться светящиеся надписи, заодно призрачным светом загорелись таинственные приборы непонятного назначения. Свет в них мерцал и переливался, и скоро вся комната наполнилась электрическими вибрациями. Трубки и лампы, которые я попросил гостей подержать в руках, вдруг начали светиться. Кэтрин вскрикнула, но не выпустила трубку. Не тот у нее был характер, чтобы упускать добычу из рук. К тому моменту, когда вокруг нас посыпались искры электрических разрядов, Роберт уже вышел из столбнячного состояния, а его жена вовсю восхищалась увиденным.

Несколько дней спустя, 6 января, в честь празднования сербского Рождества она прислала мне букет.

Я незамедлительно ответил Роберту: «Хочу поблагодарить миссис Джонсон за прекрасные цветы. Мне никогда прежде не дарили цветов, и этот букет произвел на меня неизгладимое впечатление».

С того дня я регулярно бывал в их доме. Меня частенько приглашали к ужину, иногда я сам позволял себе явиться с поздним визитом и устроить Джонсонам сюрприз — то приглашал их в «Дельмонико», то на концерт симфонического оркестра.

Увлеченному новым знакомством Роберту ничего не оставалось, как начать интересоваться сербской поэзией, и я стал переводить для него своего любимого Змая Йовановича. Мой сербский друг любезно согласился, чтобы некоторые из его поэм были напечатаны в «Сенчури». Вскоре Джонсон издал посвященную ему книгу. В свет она вышла под названием «Песни свободы».

— Роберт был искренен в этом увлечении. По указанию Кэтрин, его любимым произведением стала баллада о Луке Филиппове. Надеюсь, вы знакомы с ней?

Потомки признались, что никогда о ней не слыхали, как, впрочем, и о самом Змае.

— Это неудивительно, — упрекнул потомков старик. — Если у вас угас интерес к поэзии, если в головах каша, ее трудно переварить даже более грамотным представителям будущей расы. Впрочем, это свойственно людям — не обращать внимания на сокровища, лежащие у них под ногами. Баллада посвящена воину, принимавшему участие в черногорской битве с турками в 1874 году.

Старик поднялся с постели и стоя продекламировал:

— Далее описывается ожесточенная битва, в которой Лука захватывает в плен пашу и ведет его к князю. Коварные турки, сидевшие в засаде, ранят героя, и сербские солдаты решают в отместку убить пленного турка. Однако истекающий кровью Лука остановил их и заставил пашу дотащить его до ставки сербского князя. Там, когда услышал о том, что сербы победили, он упал замертво.

Пауза.

Наконец короткое признание:

— Мне никогда не забыть, как сияли глаза Кэтрин, когда я зачитывал переведенные на английский стихи, как Роберт отшлифовывал их для публикации. С этого момента Роберта стали называть «дорогой Лука», а Кэтрин — «миссис Филиппов».