Как-то по просьбе В. Т. Ивашкина я написал, отдыхая в «Архангельском», юбилейную статью для «Военно-медицинского журнала», посвященную 75-летию Гембицкого. Я отметил, что под его руководством было защищено более 20 докторских и 30 кандидатских диссертаций, что он был награжден орденами Ленина, Отечественной войны, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды и т. д. Но дело не в статье, а в том, как невероятно трудно было коротко писать достаточно банальные строки о человеке, который на самом деле был очень большим и дорогим мне человеком, Учителем. Тогда я впервые публично комментировал жизненный путь Е. В. Вероятно, это был пролог к этой книге.
Были еще короткие бытовые встречи. Как-то сходили вместе с ним, В. Т. Ивашкиным и Н. А. Агаджаняном в сауну в Центре ЦСКА в санатории «Архангельское». С жару ныряли в холодный бассейн. Е. В. был физически крепким в свои 76 лет.
Осенью 1997 г., встретившись в госпитале им. Бурденко, где Е. В. был по делам, мы прошлись пешком по улочкам, ведущим к станции метро «Бауманская». По пути заглянули в булочную, что за Яузой. Е. В. оказал, что это его любимая булочная, куда он всякий раз заходит купить для дома хлеба и чего-нибудь из выпечки. В этом было что-то трогательное. Это была наша предпоследняя встреча.
Ему шел 79-й год. Но он не снижал уровня своих творческих планов, интенсивно работал с диссертациями, в журнале «Клиническая медицина», где был научным редактором, вел активную переписку.
Нужно сказать, что и в эти годы Е. В. сохранял тесные связи с Военно-медицинской академией, с ее новым начальником известным кардиохирургом Ю. Л. Шевченко.
В эту зиму мы с ним особенно часто переписывались. Одной из последних работ, посланных мной ему на рецензию, были очерки под названием «Мои учителя» с воспоминаниями о Военно-медицинской академии им. С. М. Кирова (1955—1965 гг.) и моих учителях-терапевтах – С. Б. Гейро, Н. С. Молчанове и о нем самом.
Е. В. тотчас же ответил, и это было одно из его последних писем. «Очерки понравились. Конечно, мне психологически трудно было читать написанное обо мне, но, разумеется, я благодарен Вам за эти душевно щедрые, добрые воспоминания… Для меня очевидно, что очерки могут быть отнесены к интересной, полезной «мемориальной литературе». Он дал согласие на их публикацию (очерки были опубликованы в трех разных изданиях в 1998—1999 гг. тиражом более 3000 экземпляров).
7.02.1998 г. он ответил мне по поводу моего доклада «Социальный, демографический и нозологический профиль современного терапевтического стационара», в котором были критически рассмотрены вопросы лечения безработных, неплатежеспособности подавляющего большинства больных. Он писал: «Дважды прочитал доклад. Он интересен нечастыми для терапевта социологическим и демографическим подходами и полученными результатами… Приятно было узнать, что доклад вызвал «солидарную реакцию слушателей»… Факты, приводимые в докладе, могут встревожить и взволновать людей отзывчивых и участливых, но форма изложения внешне спокойная и корректная».
На этом наша более чем тридцатилетняя переписка прекратилась, ему оставалось жить три месяца.
В самом конце марта позвонил Н. П. Потехин из Москвы и сообщил о тяжелом, проявившемся внезапно, заболевании у Е. В. и его госпитализации в ГВКГ им. Мандрыка. Не зная в точности, насколько все плохо, и надеясь на лучшее, я написал письмо им домой, как обычно, на его имя и как бы невзначай пожелал им держаться… Позже, когда наступило облегчение, и он пришел в себя, я поехал в Москву. Было это 15 апреля.
Приехав в Сокольники, нашел госпиталь. Вошел в палату. Поздоровались. Он сел на диван, по обыкновению поджав ногу. Я сидел напротив. Мы оба пытались скрыть неизбежное волнение за обыденностью. Ему нельзя было волноваться. Было заметно, как он сдал, но, несмотря на тяжкий недуг, держался как обычно – сдержанно и собранно. Был очень внимателен и добр. Поскольку я был с поезда, потребовал, чтобы я что-нибудь поел… Он знал, что у него и что он скоро умрет. Чтобы снять ненужные вопросы и эмоции, уже в самом начале разговора внешне спокойно сказал: «Это ждет каждого из нас». И больше мы о его болезни почти не говорили. Но я сказал ему, как бы отвечая на невысказанный главный вопрос, что, сколько бы я ни прожил, все это время буду работать за нас двоих. Больше высоких слов не произносилось, это было бы тяжело. Мы беседовали: о военно-медицинском факультете в Саратове (он трижды возвращался к этому, и я так и не понял почему, возможно, он хотел сказать о предстоящей трансформации его в Институт), о моем Сергее, о Нине Яковлевне. Он подчеркнул, что на все мои письма ответил. С удовольствием, чтобы сделать мне приятное, отведал привезенное мной любимое им вишневое варенье. Он подолгу молчал, по-видимому, напряжение беседы его утомляло. И тогда были лишь тихое последнее дарение доброты и печальная музыка прощания. Мы виделись полтора часа. Он проводил меня до выходной лестницы и долго смотрел вслед. Так мы простились.
На душе было тяжко. А на улице, в парке, стаяло апрельское солнце, толстым покрывалом лежал сверкающе– белый снег, а по трамвайным колеям бежала вешняя вода, как когда-то весной в его родной Астрахани.
Многие говорили: живи – в смысле бери. Немногие говорили: живи так, чтобы успеть отдать. Борьба противоположностей. У Горького я встретил притчу: «Если ты только для себя, то зачем ты? Но если ты для всех, то кто за тебя?» Наверное, нужна какая-то мера: для меня она состоит в том, чтобы брать себе лишь столько, чтобы иметь возможность эффективно отдавать другим. Так же жил и думал мой Учитель.
Так уж получалось, что все мои Учителя, в том числе родители, прощаясь со мной в последний раз, провожали меня и до последнего мгновения смотрели мне вслед, как бы передавая частицу самих себя.
Вечером того дня я позвонил Нине Яковлевне. Они надеялись. Были обе его дочери. И действительно, улучшение продолжалось, и его в последующем даже взяли домой. Но в начале мая вновь стало плохо, и пришлось возвращаться в госпиталь. Он умер 8 мая, накануне Дня Победы…
Торжественное прощание прошло в госпитале им. Н. Н. Бурденко. Присутствовали многие его ученики из разных городов, руководство ГВМУ и центральных госпиталей, сотрудники его кафедры, родные. Были Ф. И. Комаров, А. И. Воробьев, В. Т. Ивашкин, А. Л. Раков и другие. От нас, Кирилловых, был Сергей.
Урна с прахом Е. В. Гембицкого установлена в колумбарии Ваганьковского кладбища.
Учитель умер, но Время, вобрав пользу, принесенную им, и унося его след, движется вперед. Нужно жить, он этого очень хотел.
Перед нами история жизни выдающегося советского терапевта Евгения Владиславовича Гембицкого и история того непростого времени, в котором жил и работал Учитель.
