Ознакомительная версия.
2 января. В эту ночь повторился у нашей Мурочки-Каташи припадок астмы. Она стала задыхаться, холодеть, говорить о смерти. Самочувствие было настолько тяжелым, что она стала прощаться с нами, крестить нас и говорила, как бы в виде завещания: «Любите друг друга». Бедная страдалица, не выходя из дома, опять простудилась, т. к. не могла удержаться, чтобы не помогать Кате и Тамарочке по хозяйству… Я снова точно окаменел и движусь подобно автомату. Мне нет смысла жить, если Катя умрет.
18 октября. Каташе совсем плохо. Ей нужны тепло и пища, которая не вредила бы ей по ее болезни. А у нас едва хватает на молоко, нет дров и в окнах выбиты стекла. Мне не жаль себя, а душа болит за Каташу и детей… Умирать, жить в такой обстановке… Думали ли наши предки и усопшие родные о том, что мы будем прозябать, угасать и умирать в такой собачьей обстановке!.. Не знаю, что было бы со мною, если бы я не находил себе забвения в искусстве. <…> Захожу к Д. И. Архангельскому.
По случаю удачно прошедшей выставки у него домашнее торжество – улучшенный обед и пр. Угощает меня супом с пельменями (которые я давно не ел), мочеными яблоками, чаем с сахаром и молоком, хлебом. И я снова счастлив, гадким, животным, утробным счастьем, за которое, пока и пьешь, терзает тебя неумолима совесть: вспоминаешь о своей семье, которая в эти минуты терпит лишения… Я ел и ронял слезы горя и стыда в тарелку с горячим ароматным супом. Только что перед тем пришлось бегать по городу, добывая лекарства, изыскивая средства: я продрог в холодном пальто, почти окоченел. От горячего же у меня по всему организму разбегается живительная теплота… А Катя моя умирает в холоде! Боже! Боже! Будь к страдалице справедлив! А меня зато наказывай, карай, отдавая на жертву вшам, голодовке, холоду и прочим невзгодам.
22 октября. Когда бедной Каташе моей особенно плохо, она громко молится. И так трогательно молится! Сегодня ночью, когда ей было так плохо, а я крепко спал, она, думая, что умирает, издали благословляла меня и отсутствующую Маню. О чем я узнал у нее поутру, когда стал упрекать ее в том, что она не велела меня будить. Уже одно то, что меня любила и уважала такая женщина, заставляет радостно биться мое сердце! Значит, было же что-либо в моей жизни и личности такого, что встречало ее любовь и сочувствие! Значит, и я прожил на свете недаром…
26 октября. Наша Мамочка скончалась сегодня, после агонии, которая продолжалась 1/2 суток. Мы не увидим более нашей страдалицы. Но верю – она с нами. Она в наших сердцах, помыслах, памяти, в нашей совести. Бедные мои девочки-сиротки, так самоотверженно ухаживавшие за матерью, горько плачут по ней…
В воспоминаниях, адресованных старшей дочери, Александр Владимирович писал: «Мамочка, при ее непоколебимой вере, готовилась к переходу в мир иной с удивительным спокойствием и радостным предвкушением загробного счастья. Для нее такой переход был равносилен переходу из одной комнаты в другую.
Как-то раз солнце щедро озолотило утром своими лучами рыжевато-красную листву (осенний убор) деревьев, находившихся против наших окон, через улицу, на той стороне ее. Картина была действительно волшебная!.. Мамочка через окно все видела и, налюбовавшись, воскликнула: “Боже! Какая красота! Как хорош Божий мир!..” И тут же, пониженным голосом, несколько успокоившись, добавила: “Но разве может сравниться эта, земная, красота с той красотой, которую мы встретим там, когда закроются наши земные взоры!” Никогда не выражала ропота на Бога за свои жестокие страдания, а, напротив, благодарила его за них, так как твердо веровала в то, что земные страдания, заглаживая наши грехи, служат залогом будущего нашего райского блаженства, в которое она робко веровала».
На шесть лет пережил Александр Владимирович свою дорогую Каташу. «Тем не менее духовная красота Мамочки, не меркнет передо мною, – признавался он, – а получает все более и более определенный образ. Да оно и понятно! Пока мы стоим у подножия горы и на таком близком расстоянии начинаем изучать ее, то перед нами лишь мелкие ее подробности. Чтобы оценить всю величину, мощь, красоту гиганта – горы, надо отойти от нее на значительное расстояние. Тогда только откроются перед нами ее склоны, покрытые вековыми лесами, ее пропасти, крутизна, ее вершины, покрытые вековыми снегами… Так и с Мамочкой, и с Толстым, и с другими замечательными личностями, с которыми сталкивала меня судьба. По мере того как я отхожу от их, священных для меня могил, яснее становится для меня духовные их облики…»
Могила моей бабушки не сохранилась. На ее месте разбит парк. Но память о ней хранят засушенные цветы между страницами ее домашних альбомов, рисунки детей, свадебные перчатки, акварель художника Д. И. Архангельского, зарисовавшего могилку моей бабушки Екатерины Константиновны, и огромное количество писем к Александру Владимировичу. Тридцать три года прожили они вместе. Именно сейчас, когда я читаю строки этих писем (а их свыше 600!) к жениху, а затем мужу, встает передо мной образ моей бабушки. Сколько в них такта, сдержанности, милого кокетства (иногда и юмора), умения умно и красиво дать совет, скрытности чувства, которое все же иногда прорывается с горячностью влюбленной девушки.
Я мечтаю опубликовать когда-нибудь этот трогательный роман в письмах. А пока вниманию читателей предлагаются «первые главы»:
Из переписки Екатерины Константиновны Снитко и Александра Владимировича Жиркевича:
Вильно, 20 Декабря 1885 г.
Многоуважаемый Александр Владимирович,
Вы напрасно думаете, что я на Вас сержусь за то, что Вы обратились за справками о Дедушке к Тете, а не ко мне: мне и в голову не пришло обидеться этим, напротив, я Вам от души благодарна, что Вы захотели восстановить память о Дедушке, и жду случая, чтобы лично поблагодарить Вас.
Думаю, что Ваша заметка будет удачнее, чем биография Шверубовича, который непременно хотел сделать или, вернее, выставить Дедушку политическим деятелем, вожаком партии, что, сколько мне известно, совершенно неверно: Дедушка никогда не играл этой роли, да и не имел всех качеств, нужных для нее. Шверубович в своей биографии привязался только к случаю, чтобы написать хронику последних событий в здешнем крае, а о Дедушке говорит очень мало, хотя в некоторых местах он говорит о Дедушке довольно тепло. Во всяком случае, думаю, что Вы лучше поняли всю глубину честной души Дедушки и не будите измерять пользу, принесенную им только в той мере, в какой он был человеком современным. Затем позвольте еще раз поблагодарить Вас за то, что Вы потрудились в память Дедушки, и пожелать Вам счастливого исхода экзаменов.
Ознакомительная версия.
