Ознакомительная версия.
Во дворце и в домах знати вспыхнули великие празднества — пиры и маскарады, на улицах появились длинные ряды столов с даровыми яствами и питиями, а в ночном небе полыхал фейерверк, изображавший написанную огненными красками картину: коленопреклоненная женщина, символизировавшая Россию, стояла пред алтарем, на коем красовалась надпись: «Единого еще желаю». Как только картина угасла, вспыхнула новая: на облаке возлежал на пурпуровой подушке младенец, а под облаком сверкала другая надпись: «Тако исполнилось твое желание».
Был не только фейерверк, — были также и стихи. Фейерверк вскоре отполыхал и угас, а стихи остались, ибо были они написаны первым пиитом России Михаилом Васильевичем Ломоносовым:
С великим прадедом сравнися,
С желаньем нашим восходи.
Велики суть дела Петровы,
Но многие еще готовы
Тебе остались напреди.
На шестой день после родов, в день крестин, Елизавета сама принесла Екатерине на золотом блюде указ своему Кабинету о выдаче ей ста тысяч рублей. Кроме того, она принесла и небольшой ларчик. Этот ларчик Екатерина открыла, когда императрица ушла. В нем лежало «очень бедное маленькое ожерелье с серьгами и двумя жалкими перстнями, которые мне, — писала Екатерина, — совестно было бы подарить моим камер-фрау».
После крестин младенца не оставили у матери, — на крестины, кстати, не приглашенную, а потому на оных и не бывшую, — а отнесли к августейшей его бабке — бездетной и потому совершенно неопытной в уходе за новорожденным. Мальчика, завернув во фланелевые пеленки, положили в колыбель, обитую мехом чернобурых лисиц, закрыли двумя одеялами и оставили в жарко натопленной опочивальне, под надзором кормилицы и нянек. Из-за этого Павел всю жизнь боялся простуды и все же часто ею болел.
Праздник еще гудел, сверкал и разливался, а по Петербургу уже пополз слушок, что отцом новорожденного является никак не Великий князь, а граф Сергей Салтыков — полюбовник Екатерины Алексеевны. Уже известный нам Тургенев писал: «Секретнее еще всего сказанного говорили старики вполголоса, что Великая княгиня разрешилась от бремени дочерью, одни утверждали — живою, другие спорили, что дитя было мертвое. Что наскоро было сыскано новорожденное дитя в селе Галичине и заступило место рожденного Великою княгинею».
Когда Екатерина родила Павла, Бестужев доложил императрице, что «начертанное по премудрому соображению Вашего Величества восприяло благое и желанное начало, — присутствие исполнителя высочайшей воли Вашего Величества теперь не только здесь не нужно, но даже к достижению всесовершенного исполнения и сокровению на вечные времена тайны было бы вредно. По уважению сих соображений, благоволите, всемилостивейшая государыня, повелеть камергеру Салтыкову быть послом Вашего Величества в Стокгольме, при короле Швеции».
(В «Записки» А. М. Тургенева вкралась небольшая неточность: С. В. Салтыков не был назначен послом России в Швеции, а был послан в Стокгольм с почетной миссией протокольного характера — известить о рождении наследника шведского короля Адольфа-Фредерика, близкого родственника Петра Федоровича, из одной с ним Гольштейн-Готторпской династии.)
Правда, кривотолки только еще более усилились, так как поездка в недалекий в общем-то от «Северной Пальмиры» Стокгольм предусматривалась на необычайно долгий для такой миссии срок — более чем на полгода: Салтыков, выехав 7 октября 1754 года, должен был возвратиться лишь на масленицу, то есть к проводам зимы и началу весны. Но и к этому времени Салтыков не вернулся. Прямо из Стокгольма его отправили в Гамбург, главой русской дипломатической миссии, куда он и прибыл 2 июля 1755 года. Однако по дороге туда Салтыкова ждал поистине царский прием в Варшаве и еще более теплый и радушный у родителей Екатерины в Цербсте, после чего слухи о его отцовстве распространились и по Европе. И, наконец, когда 22 июля 1762 года, через две недели после прихода Екатерины к власти, она назначила Салтыкова русским послом в Париже, прозвучал последний аккорд в признании его необычайной близости к Екатерине.
А Салтыков после Парижа, побывав еще и посланником в Дрездене, заслужил от Екатерины нелестную характеристику «пятого колеса у кареты» и никогда более не появлялся при дворе, умерев в почти полной безвестности.
Екатерина — ученица и наставница
«Когда прошло сорок дней со времени моих родов, — писала Екатерина II, — императрица пришла вторично в мою комнату. Я встала с постели, чтобы ее принять, но она, видя меня такой слабой и такой исхудавшей, велела мне сидеть, пока ее духовник читал молитву. Сына моего принесли в мою комнату: это было в первый раз, что я его увидела после его рождения». Но его тут же унесли обратно.
Дальнейшие события — с 1754 по 1760 год — мы будем, главным образом, освещать с помощью «Записок» Екатерины, потому что этот период отражен в них весьма интересно, полно и очень подробно. Историк Карамзин в письме к поэту Дмитриеву писал: «Нынешней зимой читал я „Записки“ Екатерины Великой… очень, очень любопытно! Двор Елизаветы как в зеркале…»
Давайте же взглянем в это зеркало и мы.
…После рождения Павла отношения между Екатериной и мужем еще более ухудшились. Дело дошло до того, что однажды Петр, придя в апартаменты жены, несколько раз сказал, что сумеет образумить ее. А когда Екатерина спросила: «Как же?», Петр до половины вытянул из ножен шпагу.
Между тем к этому времени Екатерина сумела приобрести среди многих придворных, — и поголовно у всех дворцовых слуг — большой авторитет. Она была ровна в обращении, ничуть не высокомерна, свободно и почти без акцента говорила по-русски, питая слабость к простонародным оборотам речи и зная множество пословиц и поговорок. Екатерина при каждом удобном случае подчеркивала свою набожность, почитание и пылкую любовь к своей новой Родине — России.
Первые два года русскому языку обучал ее по рекомендации Кирилла Григорьевича Разумовского, родного брата Алексея Григорьевича, один из лучших русских лингвистов и лексикографов Василий Евдокимович Адодуров. Писатель и переводчик, он был первым русским адъюнктом Академии наук по высшей математике, избранным по представлению великого Эйлера. Выбор К. Г. Разумовского был не случаен — Адодуров свободно владел немецким и французским языками, которые знала его ученица, а это являлось непременным условием того, чтобы образование было высококачественным.
Английский посол Уильямс так отзывался об Адодурове: «Я не видел ни одного из туземцев, столь совершенного, как он; он обладает умом, образованием, прекрасными манерами; словом, это русский, соизволивший поработать над собой».
Ознакомительная версия.
