хочет привстать и не может. Ну точно пьяный. Сонная одурь сковывает язык, заклеивает глаза.
— На заре ты ее не буди! — вдруг громко, чересчур громко произносит Зина и, зевая, садится. — Дети, в школу собирайтесь! Петушок пропел давно!..
Промозглая темень. Валит снег. Спать, спать…
— Эй вы, сони! Хотите я вас сейчас расшевелю? Вот включу Москву, последние известия…
— Не смей, Зинка! — словно из-под земли, доносится голос Ани, которая укуталась с головой. — Батареи совсем сели!
Моржин встал, накинул ремень автомата на шею.
…В ту ночь они прошли пятнадцать километров. Шли, а в темном урочище дико и жутко хохотала какая-то ночная птица и выли волки. Над головой шептались о чем-то старые мудрые сосны, пережившие и двух кайзеров, и разгром армии Самсонова, и революцию в Германии. Этим соснам, десятилетиями поднимавшимся ввысь, к солнцу, суждено было пережить и Гитлера, и крах вермахта, и многое-многое другое…
Подобно воспоминанию о тяжком кошмаре, врезается в память разведчиков ненароком увиденная в глухом лесу картина. Картина, которую не сотворила бы и мрачная фантазия немецкого сказочника Гофмана.
В лесу слышатся крики, хлесткие, как пистолетные выстрелы, удары бичей. Разведчики осторожно подбираются к обочине большой поляны. Сначала они видят только чадный дым, клубящийся на поляне и смешивающийся с седыми космами утреннего тумана. В дыму появляются и пропадают призрачные фигуры множества людей. Многие из них надрывно кашляют. Потом ветер относит дым в сторону, чуть не во всю поляну разгорается огромный костер, и потрясенные ребята из разведгруппы смотрят и не верят глазам своим. Худые, как скелеты, люди в полосатой сине-белой одежде «каретников» — узников гитлеровского концлагеря — заняты страшным делом. Орудуя ломами и лопатами, они выкапывают из громадной могилы разложившиеся серые трупы давно похороненных людей в таких же, как и они, арестантских костюмах. Другая группа «кацетников» перетаскивает трупы к длинным и высоким штабелям — ужасным штабелям из трупов и дров, из трупов и дров. Третья группа укладывает трупы сверху, а затем обливает мертвецов бензином и поджигает. Подгоняя «каретников», поляну окружает свора орущих черномундирных эсэсовцев.
— Совсем взбесились, гады, — шепчет Ваня Мельников, отползая. — Дело ясное: хотят уничтожить следы своих преступлений. Запомните это место, ребята!
…Позади — пятьсот километров, пройденных «Джеком» по прусской земле. Это если считать по прямой, но разведчик не ходит по прямой, путь его подобен спутанному серпантину.
После Ангербурга «Джек» пять раз переходил через «железки», а сколько позади осталось шоссеек, никто и не упомнит… В памяти Ани часто всплывает все одна и та же фраза из «Крестоносцев»: «Если держать путь все время на юг, отклоняясь немного на запад, то непременно доберешься до Мазовии, а там все будет хорошо…»
И вот — последняя немецкая железная дорога. Перегон Пуппен — Рудшанки западнее города Иоганнесбурга, километрах в пятнадцати от польской границы. Бредет пятерка шатающихся серых теней. Кажется, будто все нервы и мышцы тела омертвели, только в сердце еще тлеет огонек жизни. А впереди — решающий бросок. Моржин тревожно оглядывается на едва переставляющих ноги товарищей. Надо отогнать коварную сонливость, тяжкое оцепенение, гибельную апатию. Он разрешает съесть галеты из неприкосновенного запаса. Надо собрать в кулак последние силы, всю ярость, накипевшую на душе за эти немыслимо долгие недели и месяцы в Восточной Пруссии.
При броске через дорогу группа попадает под шквальный огонь жандармов-охранников. Разведчиков спасает густой туман. Немцы преследуют «Джека» всю ночь и весь последующий день… Громыхают грузовики с колючей проволокой в кузове… В свинцовой пурге бесследно исчезает еще один член группы — Ваня Целиков, Иван Белый, комсомолец, тракторист из деревни Климовка, что на Гомельщине, ставший искусным разведчиком-следопытом…
Из письма Ивана Андреевича Целикова автору этой книги от 20 июня 1966 года:
«…Меня Ваше письмо прямо-таки оглушило. Ведь двадцать с лишним лет прошло. Сам я цел остался, но товарищей потерял. День за днем таяли силы нашей группы. Мы поклялись драться до последней капли крови и ив сдаваться живыми. Если ранят в ногу, руку или плечо — все диски автомата выпустить. Нет гранат, так есть пистолет ТТ, две обоймы, шестнадцать патронов, пятнадцать выпускай по врагу, шестнадцатый в висок…
Аню я хорошо помню. Ко всем была она отзывчивая, а в бою смелая.
Всего мы прошли сквозь четырнадцать немецких облав, и четырнадцатая, пожалуй, была самой страшной. В большом пограничном лесу под Иоганнесбургом восемнадцать раз окружали нас немцы в разных лесных кварталах, и восемнадцать просек пришлось нам форсировать с боем. Я отбился во время прорыва через девятнадцатую просеку около железной дороги, уже в полной темноте заблудился в лесу.
Я выжил, пройдя сквозь неимоверные трудности. Около месяца жил, как дикобраз, питался дубовой корой. В лесу дожидался наших… Теперь работаю механизатором в родном совхозе «Гомельский»…»
Долго тянется последняя ночь разведчиков в Восточной Пруссии, где на каждом шагу подстерегает их смерть, не с железной косой, а с немецкими пулеметами и автоматами.
— Ну что, ребята, дадим концерт? — спрашивает Мельников, набивая последними патронами автоматный рожок. — Концерт в исполнении квартета «Джек»…
Ночью четверо из группы «Джек», оторвавшись от немцев, переходят через «железку», через большой смешанный лес Иоганнесбургерхейде. проходят мимо озера Нидерзее, под утро в алую пургу пересекают границу и останавливаются в лесу у польской деревни Дуды Пущчанские. С виду разведчиков можно принять за беглых «кацетников», так они исхудали…
Еще один бой — и «Джек» отвоюется. У четверки не осталось ни одной гранаты, расстреляны почти все патроны.
Так «Джек» выходит из Восточной Пруссии и вступает в Польшу, в край мазовецкий, где седобородые кобзари — здесь их называют гуслярами и гудочниками — еще поют старинные баллады и песни о славных битвах польских рыцарей с крестоносцами.
Аня оглядывается. Восточная Пруссия позади. Там остаются капитан Крылатых, Коля Шпаков и Юзек Зварика. Они уже никогда не вернутся из Восточной Пруссии. Их не хоронили друзья, не провожали в последний путь. С ними прощались без воинских почестей, без салютов. Там пропали без вести Натан Раневский и Генка Тышкевич, Ваня Овчаров и Ваня Целиков. Четыре месяца между жизнью и смертью… Четыре месяца непомерного напряжения всех духовных и физических
