любил рассказывать его в ответ на шутки, возбуждаемые его верою в разные приметы. Сверх того он в моем присутствии не раз рассказывал об этом именно при тех лицах, которые были у гадальщицы при самом гадании, причем ссылался на них. Предсказание было о том, во-первых, что он скоро получит деньги; во-вторых, что ему будет сделано неожиданное предложение, в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвертых, что он будет дважды подвергнут ссылке; наконец, что он проживет долго, если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека, которых он должен опасаться».
Некоторые вспоминали еще: встретившись с незнакомцем, чем-то подходившим под сделанное старой немкой описание, Пушкин порой начинал вести себя так, словно испытывал судьбу: дерзко, вызывающе, словно нарываясь на дуэль, будто проверяя: этот перед ним или нет?
Эти многочисленные воспоминания доказывают: слишком много свидетелей того, что предсказание и в самом деле было сделано Пушкину задолго до его смерти, – и многое понемногу сбывалось…
П. И. Бартенев, редактор и издатель журнала «Русский архив» и двух интересных сборников по истории XVIII и XIX веков, много лет собирал любые сведения о Пушкине. Бартенев о предсказании: «Едва ли найдется кто-либо не только из друзей Пушкина, но даже из людей, часто бывших с ним вместе, кто бы не слыхал от него более или менее подробного рассказа об этом случае, который потому и принадлежит к весьма немногому числу загадочных, но в то же время достоверных сверхъестественных происшествий. Во всякой искренней беседе Пушкин вспоминал о нем, особенно когда заходил разговор о наклонности его к суеверию и к приметам».
Прекрасно сформулировано: загадочные, но в то же время достоверные сверхъестественные происшествия…
Историк М. П. Погодин рассказывал: когда он напечатал в своем журнале «Московский вестник» довольно злую эпиграмму Пушкина на некоего NN (современники прекрасно знали, кого поэт имел в виду) «Лук звенит», Пушкин задумчиво сказал ему:
– Как бы нам не поплатиться за эту эпиграмму…
– Почему? – спросил Погодин.
– У меня есть предсказание, что я должен умереть от белого человека или белой лошади. NN не только белый человек (видимо, блондин. – А. Б.) но и лошадь…
Писатель А. С. Хомяков дополнял: NN как-то сказал ему:
– По городу ходит злая эпиграмма. Не вызвать ли мне Пушкина?
Хомяков постарался свести все к шутке:
– Что за охота? Мало того что убьешь Пушкина, да еще он, умирая, скажет, что погибает от белой головы и от белой лошади…
Неизвестно, о чем именно думал этот NN, но вызова он Пушкину не послал…
Еще одно интересное воспоминание. Как-то ожидалась дуэль между Пушкиным и известнейшим авантюристом и карточным шулером того времени графом Толстым по прозвищу Американец. Толстой стрелял отлично, и «личное кладбище» у него было немаленькое (Пушкин тоже стрелял хорошо, но вот убитых на дуэли за ним не числилось при всей их многочисленности). Знакомые Пушкина беспокоились об исходе. Однако сам Пушкин, нимало не беспокоясь, сказал:
– Этот меня не убьет, а убьет белокурый!
В конце концов виновником гибели поэта (я все же не пишу, как некоторые, «убийцей») стал Жорж Дантес, белокурый молодой человек в белоснежном мундире кавалергарда. Как к Дантесу ни относись, но это была дуэль по всем правилам, и вызвавшим стал именно Пушкин, к сожалению, нарушивший тем данное императору честное слово не дуэлировать. Белая голова и белый человек все же сыграли свою зловещую роль. Никто до сих пор так и не может понять, при чем тут белая лошадь, но если бы нам все знать о предсказаниях…
Бартенев писал еще: «Оттого ли, что жизнь людей необыкновенных подлежит более всестороннему рассмотрению и забываемое у других обсуждается и оценивается в жизни великого поэта; или действительно в людях высшего разряда явственнее обнаруживаются неисповедимые таинственные силы человеческого бытия; только верно, что жизнь таких людей, как Пушкин, как Екатерина II, запечатлена чем-то чудесным, да и сами они в общем обиходе истории – какое-то чудо».
Эти «таинственные неисповедимые силы человеческого бытия» в жизни Пушкина проявили себя не только историей с перебежавшими дорогу зайцами и предсказанием Кирхгоф. У Пушкина однажды еще случился и вещий сон: накануне казни декабристов, 13 июля 1826 года, ему приснилось, что у него вдруг выпало пять зубов. Он рассказал об этом домочадцам и друзьям, а новость о приговоре и казни добралась в Михайловское еще не скоро…
Вообще вещие сны – отдельная и интересная тема, требующая, пожалуй что, отдельной книги, – а потому я особенно ее и не затрагивал. Но коли уж подвернулся случай, можно рассказать о вещем сне, приснившемся другому знаменитому петербуржцу, М. В. Ломоносову.
«Дорогой, когда Ломоносов плыл морем из-за границы в свое отечество, случилось с ним происшествие, которое он никогда не мог забыть. Михаил Васильевич видел во сне своего отца, выброшенного кораблекрушением и лежавшего мертвым на необитаемом, неизвестном острове в Белом море, но памятном ему с юности, потому что он некогда был прибит к нему бурей с отцом своим. Лишь только он приехал в С.-Петербург, как поспешил справиться об отце у своих земляков и узнал, что он еще прошлою осенью отправился на рыбную ловлю и с тех пор не возвращался, а потому полагают, что с ним случилось несчастье. Ломоносов был так поражен этим известием, как прежде своим сновидением, и дал себе слово отправиться на родину, отыскать тело несчастного отца на том самом острове, на котором он ему приснился, и с честью предать земле. Но так как занятия в Петербурге не позволяли Ломоносову исполнить это намерение, то он с купцами, возвращавшимися из Петербурга на родину, послал к тамошним родным своим письмо и поручил брату исполнить это предприятие. Желание его было исполнено в то же лето: ватага холмогорских рыбаков пристали к указанному острову, действительно отыскали мертвое тело Василия Ломоносова, которого похоронили и возложили большой камень на могилу».
Есть интересные воспоминания о знаменитом военачальнике, покорителе Кавказа Алексее Петровиче Ермолове (оставивший их современник укрылся за инициалами С. С.).
«Я приехал в Москву для свидания с ним. Прогостив у него несколько дней, я собирался в обратный путь к месту моего служения и, прощаясь с ним, не мог удержаться от слез при мысли, что, вероятно, мне уже не придется еще раз увидеть его в живых, так как в то время он был дряхл, а я не прежде как через год имел возможность вернуться в Москву. Заметив мои слезы, Алексей Петрович сказал:
– Полно, я еще не умру
