Ознакомительная версия.
Его чикагская конура была получше московской, но фактура восстановлена в точности. Впрочем, скоро придется переезжать, потому что «на этот дом уходит весь мой доход». Очень часто его объяснения начинались рефреном «когда я разбогатею». Видимо, герметический юмор. Например: «Когда я разбогатею, куплю себе здесь кондоминиум», – и он указывает на большой дом в центральной части города. «Почему именно здесь?» – «Внизу супермаркет, и можно вообще не выходить». (Я вспомнил, как Иоэльс грустно и торжественно цитировал Сашину прощальную фразу: «Теперь до приезда следующего москвича из дома не выйду». Он воспринял ее как жалобу. А это была мечта.)
Как раз в день приезда я получил кое-какие деньги, из-за чего приехал не ранним утренним поездом, как намечалось, а дневным. Сообщение о вынужденном опоздании вызвало большой телефонный скандал. Приезд в Чикаго в пятницу вечером абсурден: я не увижу будничной толпы; главная достопримечательность (какая-то контора) будет уже закрыта и недоступна. Намеченный экскурсионный маршрут летит к чертям собачьим. А еще он хотел накормить меня там настоящим чикагским хот-догом, в Нью-Йорке такого не дадут, а дадут какую-нибудь подделку, что только усилит антиамериканские настроения, и без того распространившиеся в России. Собственно, приезжать уже незачем.
Все эти соображения Саша излагал с таким напором, что я спросил, надо ли вообще приезжать. «Как хотите». Я все-таки приехал, предвкушая в том числе и долгожданную финансовую независимость. Но напрасно. Хозяйка дома, в который Саша пристроил меня на ночлег, сочла нужным предупредить: пытаться за что-то платить бесполезно, все равно не получится, ни у кого пока не получилось. Только лишнее раздражение.
Мне кажется, я никогда еще так много не ел. Он кормил меня как на убой, а напоследок, действительно, чуть не прикончил. Мой обед уже стоял на столике, а я все пытался перепаковаться поудобней, освободить руки.
– Миша, Миша, это же деменция. Сейчас вы начнете застегивать свою сумку, как женщина в очереди. Пока вы занимаетесь всякими глупостями, стынет ваш суп-брокколи, а его надо есть горячим! И не ложечкой, а выпивать сразу, большим глотком.
На большой глоток я интуитивно не отважился, только осторожно пригубил. Сильно обжег губы, но все-таки не обварил внутренности.
В Чикаго оказалось много достопримечательностей и помимо закрытого на выходные учреждения. Два дня мы бегали по городу, и Саша про каждое здание сообщал мне, кем и когда построено, какие при этом были сложности и что писали местные газеты. Заодно историю города, отчасти и страны. Общий объем информации примерно соответствовал пухлому путеводителю.
К концу второго дня я начал уставать. Открытое неповиновение принималось сочувственно, но отсебятина не приветствовалась. Замечаний разного рода тоже хватало. «О! Кошелек! Правильно: денежка в кошелечек!» На мою фразу о женских преимуществах мулаток: «А вот такого сорта наблюдениями вы будете делиться со своими приятелями в Москве», – и строго взглянул из глубины диоптрий.
– А что это вы все к блокноту прикладываетесь? Вы что – писать что-нибудь об Америке собираетесь?
– Да что вы, Саша, как вы могли подумать? Просто привычка, так я устроен.
– Понятно. Вот у вас теперь все ищут русофобов, а настоящий русофоб всего один – Милан Кундера. Написал где-то, что русские любят себя так аттестовать: я, знаете ли, такой странный человек, я так странно устроен: то мне весело, а то вдруг грустно.
Совершенно верно, именно так я и устроен. Вдруг стало грустно, а эти воспоминания показались драгоценными. Все забегаловки, куда он водил меня есть gyros у православного ассирийца или пробовать сицилийскую марсалу. По центру Чикаго бродит много странных людей, но оглядывались только на него. И не потому, что одет плохо. Сливочного цвета пиджак был совсем неплох: почти новый, разве что чуть широковат в плечах. Но разные части туалета совсем не подходили друг к другу, как будто их сорвали, не глядя, на бегу, с магазинных вешалок.
– Он наверняка приедет вас провожать, – сказала Марина Кузнецова, чикагская знакомая Асаркана. Я был совершенно уверен, что не приедет, но на прощание позвонил, сказал, что вот, кончилась моя американская гастроль, уезжаю, и, кстати, – из чикагского аэропорта. Он действительно приехал. Вручил мне – «в дорогу» – книжку Чалидзе, газету и плоскую фляжку виски «Джим Бим».
– Кузнецовым вы, разумеется, не позвонили?
– Разумеется, позвонил. У вас вообще довольно странное обо мне представление.
– У меня странное представление не о вас конкретно, а о вас в целом. Вы же не позвонили мне тогда, не сообщили, благополучно ли добрались до Анн-Арбора.
Я отчасти могу понять, из чего складывалось это странное представление – о нас в целом и обо мне конкретно.
Миша, открытку с замечанием, что от меня миллион лет ничего не было я получил спустя две или три недели (или месяц) после того как послал свою просьбу не упоминать меня в предполагаемом сочинении об Ул. – о существовании такой угрозы я узнал из телефонного разговора с другим упоминателем, Ю. А., когда он звонил из Бразилии. На случай если та просьба (тоже на открытке) не дошла – еще раз объясняю, что называть в печати частных лиц, сведения о которых вы получили частным же образом, неприлично без их согласия – ПОКА они еще живы, а иногда и позже. Ссылка Ю. А. на то, что А. Св. «тоже» намерен назвать меня по имени в сочинении о кафе, к данному случаю не применима, потому что кафе – место публичное, и можно знать всех кто там сидит без личного с ними знакомства.
– «намерений посетить Москву» у меня нет (28 мая? марта? 1990).
Вслед пришел красивый коллаж с текстом на двух языках:
«There is a great need for Cleanness, Decency and Peace to be restored to this Earth, ЧЕГО И ВАМ ЖЕЛАЮ». («Есть огромная потребность в том, чтобы Чистота, Порядочность и Мир были восстановлены на этой Земле».)
Первую просьбу я действительно не получил, а когда пришла вторая, рукопись была в типографии, и я уже не мог остановить печатный станок. Мне нужна была в тексте одна его фраза, только она могла соединить разваливающуюся надвое статью об Улитине. Всего лишь. Но я, в общем, знал, как Саша относится к таким цитатам, и сейчас просто не могу объяснить себе, почему не посчитал нужным к этому прислушаться. И черт бы с ней, с этой фразой. Да и с этой статьей.
У советских людей нет морали, но есть корпоративная этика. И мы (взявшись за руки для храбрости) коллективно нарушили одну Сашину личную заповедь: требование анонимности; приватности. И он махнул рукой на наше воспитание: безнадежно!
Ознакомительная версия.
