от ценсурной троицы до покровительства кабаков, от плантаторских комитетов до полицейских побоев. Истощая свой смех на обличительную литературу, милые паяцы наши забывают, что по этой скользкой дороге можно досвистаться не только до Булгарина и Греча, но (чего боже сохрани) и до Станислава на шею!»
{304}
Чрезвычайно важно здесь появление слова «желчь». Эту выразительную метафору Герцен развил спустя полтора года в статье «Лишние люди и желчевики», где дискредитация образа мысли и жизни «новых людей» становится более концептуальной. Уже после смерти Добролюбова Чернышевский признавался, что некая статья Герцена с руганью в адрес Николая Александровича его крайне разозлила. Можно без сомнений утверждать, что имелась в виду статья о «желчевиках» (таким неприятным, но с середины 1850-х годов расхожим словом именовались представители нового поколения нигилистов {305}). Нелестно отзываясь о личных качествах «желчевиков», Герцен метил в том числе в Чернышевского и Добролюбова.
Статья Герцена действительно насыщена едва различимыми намеками на ряд текстов Добролюбова и Чернышевского. Укажем лишь на один укол в адрес Добролюбова, еще не замеченный комментаторами. Описывая отталкивающие физические и психические свойства «желчевиков», Герцен полемизирует с обрисовкой положительных черт молодого поколения в добролюбовских «Литературных мелочах прошлого года» [16], спровоцировавших всю полемику. Это хорошо видно при сравнении текстов:
«Литературные мелочи прошлого года»
«Совсем не так отнеслось к вопросам жизни молодое поколение… От пожилых (то есть от «лишних». — А. В.) людей обыкновенно рассыпаются ему упреки в холодности, черствости, бесстрастии. Говорят, что нынешние люди измельчали, стали неспособны к высоким стремлениям, к благородным увлечениям страсти. Всё это, может быть, чрезвычайно справедливо в отношении ко многим, даже к большинству нынешних молодых людей… Но за ними, и отчасти среди них, виднеется уже другой общественный тип, тип людей реальных, с крепкими нервами и здоровым воображением. <…>
Они в самом деле стали мельче, если хотите, и потеряли ту стремительную страстность, которою отличалось прошлое поколение; но зато они гораздо тверже и жизненнее. <…> В общей своей массе молодые люди нынешнего поколения отличаются спокойствием и тихою твердостью. Это происходит в них прежде всего, разумеется, оттого, что нервы еще не успели расстроиться» {306}.
«Лишние люди и желчевики»
«Это (то есть «желчевики». — А. В.) не лишние, не праздные люди, это люди озлобленные, больные душой и телом, люди, запахнувшие от вынесенных оскорблений, глядящие исподлобья и которые не могут отделаться от желчи и отравы… Они представляют явный шаг вперед, но всё же болезненный шаг…
Смена им идет; мы уже видим, как из дальних университетов, из здоровой Украйны, с здорового северо-востока являются совсем иные люди, с непочатыми силами и крепкими мышцами…
Они носили на лице глубокий след души помятой и раненой. У каждого был какой-нибудь тик… — свернувшееся самолюбие. <…> Все они были ипохондрики и физические больные, не пили вина и боялись открытых окон…
Вот откуда их беспокойный тон… намеренная сухость… беспокойная нетерпимость директора департамента» {307}.
Добролюбов открыто говорил об упреках в черствости и холодности со стороны поколения «лишних людей». Герцен описывает молодое поколение с помощью метафоры болезни (разлития желчи), причем выражение «намеренная сухость» заимствует из другой статьи Добролюбова — «Благонамеренность и деятельность», где упреждаются повторные нападки со стороны издателя «Колокола»:
«За такие жесткие строки нас, разумеется, упрекнут в неблагородстве и сухости сердца, в недостатке симпатии к высоким стремлениям и в фаталистическом поклонении факту. Мы заранее признаём справедливость всех подобных упреков и потому продолжаем свои объяснения, предавшись судьбе» {308}.
Концептуальный словесный портрет нового поколения был смонтирован Герценом из фраз и образов, давно употреблявшихся в том числе и самими «отрицателями». Так, доктор и приятель Добролюбова Иван Максимович Сорокин сообщил ему 16 июня 1860 года: «[Литераторы-жертвы], пожалуй, были бы очень довольны Вашей смертью, избавившей от назойливого и ядовитого критика (замечу мимоходом, что Вы приобрели репутацию ядовитого человека и литература воет в отчаянии, что Вы всякого обидели)» {309}. Однако в печати, да еще таким влиятельным автором, как Герцен, это было сказано впервые. Добролюбов, судя по чудом сохранившейся страничке из его дневника 1859 года, не сильно переживал упрек человека, который в середине 1850-х годов был его кумиром, на статьях которого он вырос:
«Однако, хороши наши передовые люди! Успели уже пришибить в себе чутье, которым прежде чуяли призыв к революции… Теперь уж у них на уме мирный прогресс при инициативе сверху, под покровом законности! Я лично не очень убит неблаговолением Герцена… но Некрасов обеспокоен, говоря, что это обстоятельство свяжет нам руки, так как значение Герцена для лучшей части нашего общества очень сильно. В особенности намек на бюро (то есть на сотрудничество с Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии. — А. В.) оскорбляет его, так что он чуть не решается уехать в Лондон для объяснений, говоря, что этакое дело может кончиться дуэлью. Ничего этого я не понимаю и не одобряю, но необходимость объяснения сам чувствую и для этого готов был бы сам ехать. Действительно, если намек есть, то необходимо, чтобы Герцен печатно же от него отказался и взял назад свои слова» {310}.
Так в конце 1850-х годов проявилось драматичное расхождение двух «партий», по-разному представлявших себе переход России к более справедливому социальному устройству. Герцен после удручающих итогов французской революции 1848 года и государственного переворота 1851-го, приведшего к установлению Второй империи, разуверился в утопических программах коммунистов и анархистов, начал видеть перспективы России только в крестьянской общине и постепенных преобразованиях. Добролюбов же (как и Чернышевский), как следует из его дневника и других текстов, обсуждавшихся выше, мечтал об изменении всех сфер государственной жизни через радикальные демократические преобразования.
Отцы и дети: конфликт с Тургеневым
Через год после конфликта с Герценом вспыхнул другой, не менее резкий, вошедший в историю русской литературы под ярлыком «разрыв Тургенева с кругом «Современника». Общая канва его была изложена еще в воспоминаниях А. Я. Панаевой, согласно которым Тургенев заявил Некрасову: «Выбирай: я или Добролюбов» {311}. Поводом к ультиматуму стала статья Добролюбова «Когда же придет настоящий день?» о романе «Накануне», которая якобы крайне не понравилась Тургеневу и тоном, и интерпретацией романа. Что на самом деле произошло зимой 1860 года, историки литературы выяснили лишь в конце 1980-х.
В сущности, отход Тургенева от журнала фактически начался еще в 1858 году, когда прекратило действие «обязательное соглашение», что писатель воспринял как «выход на волю». После этого
