невысокую, но довольно крутобокую, сопочку в районе конюшни, пройдя мимо местного кладбища на пологой вершине, а там по берегу Малой Лагерной и Саловарки (в Малой Лагерной тогда проживало всего несколько пожилых семей в хилых домишках и под открытым небом обрастали мхами бетонные чаны для засолки рыбы, сохранившиеся с былых времён, а в Саловарке вообще никого и ничего не было, кроме вросших в песок полуразломанных старых рыбацких кунгасов с облупившимися смолёными бортами). Дальше тропинка перебегала низменный перешеек полуострова Завойко, заросший в основном низкими кустиками голубики и шикши, и выходила на берег Раковой бухты, на противоположном берегу которой раскинулся с современными по тем временам многоэтажками посёлок Индустриальный, с притулившимися на самом берегу корпусами судоремонтного завода и жестянобаночной фабрики. А тут ещё надо было докричаться до перевозчика на противоположном берегу, чтобы он на лёгкой лодке перевёз тебя за небольшую плату. Дальше – проще: недалеко от переправы – автобусная остановка, и автобуса долго ждать, как правило, не приходилось. Ну а если в городе случалось задержаться до вечера, как часто бывало по выходным, то ночевать шли на тралфлотовские катера, обычно пришвартованные к причалу в самом углу Ковша – это самая узкая часть портовой гавани, огороженная от всего Авачинского залива Никольской сопкой, которую в народе прозвали, и видимо, не без оснований сопкой Любви. В кубрике любого из «нашенских» катеров всегда находились свободные койки, поскольку почти весь экипаж, кроме дежурного матроса, предпочитал ночевать дома. И нам никогда не отказывали ребята – сам в этом убеждался не раз.
И ещё о посёлке. Кстати, он состоял из двух частей: прибрежной и другой, значительно удалённой от береговой полосы. Эта другая часть находилась в коротком южном распадке, считая по направлению к маяку. Единственная улочка из аккуратных типовых домиков с приусадебными огородиками пролегла небольшой подковой по обоим склонам сопок, образующим этот распадок, непосредственно над почти круглым озером с чистой пресной водой. Там находилась и начальная школа. Эта часть посёлка практически была полностью закрыта от всех господствующих ветров отрогами сопок, и эти домики не было видно даже с береговой полосы. И жила там в основном вся местная элита, на вершине которой стоял директор базы по имени Пантелей – отчества и фамилии я так и не запомнил, потому что между собой мы всегда называли его только по имени. И он этого вполне заслуживал.
Ну а мы, пролетарии, жили в береговой части посёлка, где, в общем-то, было у нас всё необходимое для более или менее сносного существования: магазин и клуб в добротных деревянных домах и с волейбольной площадкой между ними, с летней рабочей столовой-времянкой. В клубе регулярно крутили фильмы и устраивались танцы под гармошку, а в столовой нас, приезжих, довольно-таки сносно кормили, причём авансом, в счёт зарплаты. И это было очень удобно для нас – даже самые невоздержанные на счёт выпивки и других трат никогда не оставались голодными.
А ещё в этой части посёлка было с полтора десятка самых настоящих халуп-полуземлянок, сколоченных из того, что попало их хозяевам под руку, как и хижина нашего бригадира грузчиков, сооружённая им чуть ли не на самой береговой черте. Жили в этих хибарах и вели домашнее хозяйство самые простые работяги, как и мы сами, но обязательно семейные и, конечно же, приехавшие сюда на несколько лет раньше нас и вынужденные самостоятельно сооружать себе хоть какое-то пригодное жильё, поскольку в элитной части посёлка для них не оказалось места. Даже два опытных курибана жили в таких же неуклюжих самостроях, а ведь эта профессия на необустроенном камчатском побережье всегда считалась наиболее уважаемой и нужной.
На этой же песчаной террасе стояли два огромных металлических ангара, крытых волнистым оцинкованным железом. Основная часть из них предназначалась для хранения различного промыслового оборудования – сетей, дели, различных канатов, траловых досок и т. д. Но добрая половина одного из ангаров была выделена для размещения в нём бондарного цеха. И рядом с ним прямо на улице, под открытым небом, возвышались огромные штабеля из тугих пакетов клёпки для бочечной тары, изготовленной, судя по чёрным штампам на внешней стороне пакетов, из этих деревянных пластин-заготовок в приморском городе Иман (сейчас Дальнереченск) на местном бондарном заводе.
Для нас, только что прибывших, установили две большие палатки из белого брезента – недалеко от этих ангаров и совсем рядом с маленькой речкой, петляющей по просторной мари, заросшей чахлым кустарником, в самую её восточную глубь, где она вытекала из другого, но во много раз большего пресного озера, чем то, что было в элитной части посёлка. В ней была прохладная и чистейшая вода, которую мы брали для питья и прочих бытовых нужд. Устье речки прорезало берег бухты у южных скал, где начиналась по склону сопки тропа на маяк. По этой речке шла на нерест никогда раньше не встречающаяся мне рыба лососёвой породы. Она по раскраске и чёрным крапинкам по серебристым бокам и на хвостовом оперении была одновременно похожа и на горбушу, и на нерку, только что вошедшую с моря в пресную воду. Но только по размерам она была более чем в два раза меньше, чем та и другая. Позже я узнал, что это была не совсем удачная попытка работавших когда-то в этих местах учёных ихтиологов, попробовавших путём скрещивания вывести новую породу лососёвых. И получилось, что получилось.
Итак, нас, приехавших из накопительной базы в селе Екатериновка, что совсем рядом с Находкой, поселили в одну из этих палаток. А в другой разместили ребят из Имана, выпускников местного ремесленного училища, получивших нужную на побережье профессию бондаря. И среди них было даже несколько молодых семейных пар.
К осени же пообещали достроить для всех прибывших большое общежитие из бруса и на несколько подъездов. Причём добрая половина площади предусматривалась для семейных пар, которых к осени, и правда, заметно прибавилось…
4.
По прибытии на Камчатку наша дружная троица, сложившаяся волей случая ещё в Приморье, довольно быстро распалась. Володя Глушко был сразу же оставлен в Петропавловске и стал там работать шофёром в порту. Но мы с ним ещё долго время от времени встречались, когда я бывал в городе. Ну а Иван Чечень, как и я сам, был вначале зачислен в бригаду грузчиков. И в палатке мы, как и прежде, поселились рядом: я занял кровать возле торцовой стенки нашего брезентового жилища, а он через тумбочку – следующую. По-прежнему он был со всеми ровен и общителен, сыпал анекдотами и прибаутками, никого не задирал и, что особенно меня поражало, учитывая
