В девятый класс к нам пришел с фронта новый литератор — Анатолий Соломонович. И у нас началась великолепная жизнь. Хотя ничего материального не было. Не было одежды, не было возможности наряжаться. Были только книги, литература. Три мои самые близкие подруги жили со мной в одном доме. Я бегала то к одной, то к другой. Мы начали читать Хемингуэя. Мы болели литературой и ни на что другое не обращали внимания.
Легкомыслие, с которым я совершала некоторые поступки, вызывает теперь трепет. Как-то раз наш новый учитель литературы Анатолий Соломонович решил провести в классах анкетирование, наподобие того, что в те времена проводились уже во многих американских школах. Было много вопросов по нравственности, искусству, культуре, истории. На вопрос «Любимый литературный герой» я, не долго думая, написала ответ: «Остап Бендер». На перемене я спросила у подруг, что написали они, и похолодела, узнав, что самыми популярными ответами были Павел Корчагин и Олег Кошевой. Я не зря испугалась. Меня потом со школьной сцены клеймили, анонимно, правда. А Анатолий Соломонович в целях моего обуздания даже разыграл сцену моего исключения из комсомола.
После войны мама продолжала работать на складе. Из эвакуации вернулись в квартиру прежние соседи.
22 июня было традиционным днем выпускных. Мы ждали, как по традиции наденем белые платья и будем ночью гулять по берегам Невы. В 10-м классе у нас были зверские экзамены — только по одной истории необходимо было проштудировать три учебника. Помню, как перед экзаменом мы бежали с подругами по школе, а навстречу нам шел наш литератор — Анатолий Соломонович. Он был в комиссии, и мы ему сознались, что из 48 билетов по истории знаем только первые десять. Он сделал вид, что ничего не слышал. На экзамене другие ученики вытащили все первые билеты, кроме одного — четвертого. Это был последний билет, который я знала. Объявили перерыв, я набралась смелости и подошла к представителю роно. «Остался последний билет, который я знаю. Четвертый», — сказала я. «Ой, какой ужас!» — услышала я в ответ. Потом мы вошли в класс. Она тоже вошла и начала приподнимать на столе билеты — один, второй, третий. Приподняла очередной — и внимательно посмотрела на меня. Я подошла к ней, взяла этот четвертый билет и ответила на пятерку. Зато на экзамене по литературе меня было не остановить. Я начала читать стихи Лермонтова. Мне сказали: «Достаточно». Я топнула ногой, чтобы никто меня не перебивал, и продолжила читать.
Мне всегда нравились моряки, которые шли по Невскому проспекту в училище Дзержинского. Это было очень красивое зрелище. И когда обсуждали, кого пригласить на выпускной вечер, я убеждала всех, что нужно пригласить курсантов, это так красиво — мы в белом, они в голубом. Полная ожиданий, я спешила к школе. Какой удар! Это были курсанты третьих курсов, уже в звании офицеров. Фуражки, кортики… Я была так разочарована!
Школу мы окончили хорошо. Встал вопрос: куда поступать? Все подруги решили поступать в Ленинградский университет, и я — с ними за компанию. Мы вошли в это огромное главное здание, увидели коридор в зеркалах и с бархатными диванчиками. Я написала заявление на два факультета — на юридический и филологический. Сначала подошла к столику филфака и призналась женщине, принимавшей заявления, что сомневаюсь, куда поступать: то ли на филфак, то ли на юрфак. Она мне резким тоном ответила: «Если не уверены, идите на юрфак». Я обиделась на нее и подала документы на юридический факультет. Здание, в котором он располагался, мне нравилось. А для меня красота архитектуры всегда играла важную роль.
Экзамены я помню мельком. Сочинение писала на свободную тему — «Книга — лучший подарок». Я за него получила пятерку, а их было очень мало. Когда я приходила затем на другие экзамены, мне говорили: «Ох, как жалко портить вашу пятерку». И натягивали оценки. В итоге я прошла. А те мальчишки, которые помогали мне на других экзаменах и замечательно знали все предметы, не прошли. Пятый пункт — национальность — тогда начал работать. Мне было очень жалко: самые одаренные ребята в Университет не попали. На первом курсе нас было 200 человек, среди них — очень много фронтовиков.
В начале сентября 1948 года, когда я только пришла на первый курс, я решила не сидеть на лекциях зазря. Взяла и принесла с собой вышивку. Лектор читал лекции, а я сидела у окна, на солнышке, и вышивала. Комсомольцы сразу подняли тревогу. Устроили собрание, сделали мне выговор. Такой вот дурочкой я была.
На первом же курсе мы сделали нашу собственную газету «Не в бровь, а в глаз». Комсомольская организация сразу же собралась и утвердила нас. Газету вывесили на факультете, но оказалось, что наши ребята написали что-то про политику, и газету запретили. В факультетской газете написали: «Вы били всех не в бровь, а в глаз. Настигла молния и вас!»
Мне кажется, что мое постоянное легкомыслие могло мне дорого стоить в те времена. Но судьба миловала. Я помню печальную историю об одном мальчике, учившемся с нами на первом курсе. Он сидел рядом со мной на лекции, попросил у соседа конспект и, взглянув на цитату Сталина, поставил вопросительный знак, сказав: «Это еще надо доказать». На следующий день его в Университете уже не было. Ему дали пять лет, и он вышел как раз тогда, когда все мы окончили вуз.
В Университете надо было заниматься общественной работой. Я пела в хоре, но без фанатизма, только для того, чтобы отчитаться.
Каждое утро я просыпалась под песню по радио («Кто в дружбу верит горячо…» или «Потому что у нас каждый молод сейчас…») и радостно бежала на троллейбус. Но как бы я ни торопилась, перед аудиторией уже маячили три фигуры — староста курса, комсорг и парторг — и записывали опоздавших. Если лекция уже началась, я, под укоризненными взглядами актива, на коленях ползла по проходу до первого свободного места.
В конце сентября юрфак всегда устраивал вечер в Доме учителя (Юсуповский дворец), и туда стремилась попасть самая модная молодежь. На одном таком вечере ко мне подошел пятикурсник с нашего факультета. Он как-то слышал, как я в факультетской библиотеке валяла дурака и смешила своих сокурсниц. Теперь, сев рядом, он начал говорить мне комплименты: «В Вас столько шарма…» Я не поняла. Он удивился: «Вы не знаете французского?» — «Нет!» А я уже приметила высоченного курсанта, который явно хотел пригласить меня танцевать. Я прервала своего собеседника, поднялась, ко мне подлетел курсант и мы пошли танцевать. Пятикурсник мой, презрительно посмотрев на меня, вышел в другую гостиную. Новый кавалер сообщил мне: «Мы к вам сюда прямо из „Мраморного", билетов у нас нет. Связали палаши и поднялись по ним на второй этаж». Я была разочарована: «Какая дубина!». Оставив его, пошла искать своего поклонника с пятого курса. Он сидел за роялем в Малой гостиной, окруженный студентками. Кинув на меня холодный взгляд, он продолжал играть. Ну не нравился мне ни он, ни долговязый курсант. Хотелось чего-то большего.
