пока ей позднее не предоставили заключение расследования.
С большими трудностями королю Георгу V, двоюродному брату царя и племяннику императрицы Марии Фёдоровны, удалось убедить премьер-министра Ллойда Джорджа послать в Крым корабль, чтобы спасти свою тетку. Когда англичане прибыли, Мария Фёдоровна отказалась взойти на борт, пока не будут взяты все, кто хотел уйти. Так как британский флот имел приказ доставить императрицу в безопасное место, адмирал был рад использовать это условие, чтобы послать необходимые суда для спасения возможно большего количества беженцев – также и нас – без дальнейшего распоряжения. Мы должны уехать! Покинуть Россию!
Начались большие сборы. Горничные плакали, не преставая.
«Лишь самое необходимое», – сказал папа. – «Я оставлю тогда то, что мы не сможем взять с собой, на пристани», – объявила мама. «Никаких игрушек?» – «Каждый – по одной. И несколько книг. Учебники также».
Чемодан-шкаф был заполнен безвкусным детским питанием фирмы «Benger» – Мисси было лишь два года, и ожидали ещё одного ребенка. Про себя я надеялась, что его назовут Томми. Брат Александр объявил, что он желал бы лучше осла и щетку, чтобы его чистить, чем братика: новорожденный слишком мал, чтобы можно было играть с ним, и вообще он никому бы в данном случае не мог быть полезен.
«Но ослика ты тоже не смог бы взять с собой». – «Может быть, мне подарят ослика позже», – вздохнул он с надеждой.
Фокстерьер Билли с черным пятном над глазом понуро шагал за нами. Нам было очень жаль его оставлять, хотя горничные обещали хорошо обращаться с ним. Он не мог поехать с нами из-за того, что называлось «карантин».
Мама не надо было оставлять чемоданы на пристани, так как в грузовом отделе корабля было достаточно места. Матросы, проворные, как обезьяны, сновали вверх-вниз по тонким лестницам, балансируя с огромными ящиками на плечах.
В солнечный апрельский день 1919 года мы погрузились на «Princess Ena».
Возбужденно носились мы по палубе: все наши двоюродные братья и сестры ехали вместе с нами, и мы ещё никогда не были на корабле. Легко было улизнуть от сбитых с толку нянь. Они находили нас лишь несколько часов спустя, когда мы, отдав свои симпатии нашему любимому матросу, качались у него на коленях и вдыхали великолепный запах дегтярного мыла и грубого парусинного полотна. С наслаждением мы делили их собачьи бисквиты и крепкий чёрный чай из жестяных кружек.
Няня рассказывала, что матросы были удивлены нашим кукольным внешним видом – мы носили шляпы с большими широкими полями – и нашим знанием английского языка.
Я стала особой любимицей коренастого коммодора Унвина. Сидя у него на коленях, я тёрлась лицом о его китель и играла его орденскими ленточками. «Что вот это?» – «Крест Виктории».
Александр объяснил мне после, что это был тот же орден, что в рассказе «Misundertood», где умирающий ребенок встречает смерть без рыданий и слез, держась за руку военного героя, грудь которого украшает Виктория, – мы же с наслаждением оплакивали этот трогательный рассказ. Александр сказал, что Крест Виктории – нечто особенное, он признан всеми, и все восхищаются его обладателями.
Не было больше никаких занятий и правил поведения. Мы играли в «Поймай» по всему кораблю и стояли на корме, восхищённо глядя вниз на то, как синие, цвета чернил, волны расходились в широкий сливочно-белый веер. Наших родителей это путешествие в ссылку наполняло глубокой скорбью – мы же, дети, ещё никогда не имели такого прекрасного развлечения.
Вот мы вошли в Босфор, который был переполнен маленькими покачивающимися пароходами. Они гудели наперебой; сирены заканчивали свои сигналы тоскливым, жалобным воплем, который далеким эхом отзывался над морем, как крик чужестранных птиц. Вдоль побережья на равномерном расстоянии друг от друга возвышались оборонительные башни. Александр сказал, что это крепости, которые были построены или турками, или против них. Они выглядели совсем как его любимая игрушечная крепость, которую он вынужден был оставить дома.
Ирину и Александра взяли с собой для осмотра Святой Софии, самой большой мечети в Константинополе. Они отправились на берег на моторной лодке, которая оставляла за собой шлейф брызг и пены, прокладывая себе путь между клубами пара других кораблей – вскоре она достигла размеров насекомого. Город, начинённый остроконечными башнями, ждал путешественников, как большой звенящий улей.
Возвратившись, они рассказывали, что видели высоко на стене Святой Софии след кровавой руки султана, который он оставил, когда верхом входил в церковь через горы трупов после осады Константинополя.
Нам показалось, что, вероятно, турки были похожи на большевиков, которые тоже всех и вся уничтожали, куда бы ни приходили.
Как бы ни называли взрослые город – Константинополем, Византией или Новым Римом, произнося эти волшебные названия, они погружались в мечты. Они сожалели об упадке и запустении Константинополя, но ничто не могло погасить в них прекрасные образы, которые остались для них навсегда связанными с этим городом.
Многочисленные беженцы покидали корабли на Принцевых островах в Мраморном море. Позднее, по рассказам, многие из их детей заразились вирусным гриппом, испанкой, и умерли. Родителям остались лишь отцветшие фотографии на память. У папа были ещё земельные владения и в Литве, которая стала независимым государством. Поэтому нас не причислили к разряду «беженцев», как многих из наших земляков, и мы получили разрешение плыть дальше в Мальту. В составе маленькой группы нас доставили на корабль под названием «Bermudion». Вскоре нам рассказали, что дважды он был торпедирован, потом отремонтирован и уже после этого спущен на воду. Таким образом, свинцового цвета вода под нами не была уж столь надежной, как мы думали; каждое мгновение мы могли быть проглочены огромной воронкой, наподобие того, как это произошло в истории с легендарным градом Китежем.
«Bermudion» казался действительно не слишком устойчивым: уже днём мы начали болтаться туда-сюда на неспокойных волнах, и все взрослые исчезли из поля зрения, так как им стало ужасно дурно.
В течение нескольких дней никто не приходил к нам, чтобы одевать или вообще позаботиться о нас. Наша финская девушка Ева, качаясь, входила к нам с миской, полной клейкой овсянки, porridge, она едва ставила её на мои колени и тут же исчезала опять с носовым платком у лица, совсем как наша игрушка Паяц. Я заталкивала еду в рот Мисси и вытирала её под подбородком и за ушами оловянной ложкой.
Предоставленные судьбе, мы оставались в нашей каюте – играли и спали, пока не загремели тяжёлые цепи и можно было услышать крики и шум ступающих ног.
Мы достигли Мальты.
Море снова стало спокойным, голубым, как
