у нас Гаса я не замечал, что постепенно утрачиваю часть своих физических способностей. Бег представляет для меня опасность; я прихрамываю и подпрыгиваю; на поле для гольфа я стал помехой. Но зато я по-прежнему могу подолгу ходить. Мы с Сэмом уже давно не занимались никакой физической активностью, кроме пешей ходьбы, езды на велосипеде и прыжков в бассейн. От прыжков — как ни странно — Гас отказывается наотрез. Хотя он и наполовину ретривер, отвращение к воде выдает в нем охотничью собаку: немного ленивую, но всегда готовую к игре — только не в бассейне.
Точно так же отрицательно он относится и к пляжу. Он волнуется, бегает туда-сюда и впадает в панику, когда Трейси, я или кто-то из наших детей скрывается в волнах. Дожидаясь, пока мы вынырнем, он роет лапами песок, издает глухие протяжные стоны и ищет, кого позвать на помощь (Ну же, хоть кто-нибудь!). Однако никакая тревога не заставит его погрузиться в воду самому. Наконец, мы выбираемся на берег, вытираемся и успокаиваем его (кажется, я уже говорил, что собаки-спасателя из Гаса не выйдет).
В городе наши с ним дни начинаются рано, в 6:30 утра, с прогулки по Центральному парку. Там еще лежат длинные тени, солнце встает на востоке, и мы идем по лошадиной тропе вокруг пруда. Дойдя до поворота к электростанции, мы оказываемся на половине привычного маршрута. Солнце уже дотягивается до нас, и мы ускоряем шаг. В те дни, когда я не могу пройтись с Гасом по парку, эта обязанность — хотя я не называл бы ее так — ложится на наемного гуляльщика. Эти гуляльщики в нашем районе работают, судя по всему, на одну и ту же компанию, и они прямо-таки вездесущи. В каждую нашу прогулку мы натыкаемся на других собак, с которыми Гас знаком, и тратим пять — десять минут на взаимное обнюхивание, махание хвостом, показную агрессию и разговоры с гуляльщиком об оценках в школе.
Любой хозяин собаки, да и вообще живой человек, знает, что щенячья энергия не сравнится ни с чем. Она и заряжает тебя, и изматывает одновременно. Однако даже Гас иногда устает, и мы с ним отдыхаем близ Вест-Сайда. Мы можем прилечь на лужайке или присесть на скамью, где Гас благосклонно принимает внимание поклонников. Все любят этого пса. Трейси говорит:
— Они останавливаются не из-за собаки, а потому, что хотят поздороваться с тобой.
— Нет, ты не понимаешь. Они меня даже не замечают. Все, что они видят, — это двадцатикилограммовый трехмесячный черно-белый щенок, весь состоящий из ушей, лап и языка, в которого они тут же влюбляются.
Как следует отдохнув, мы возвращаемся через весь парк до 81-й улицы, чтобы зайти на собачью площадку возле северного крыла Музея естественной истории. Там вечно царит бедлам. Куча собак, куча пород, куча владельцев вертолетов, которым почему-то не пришло в голову, что на собачьей площадке их Прелесть может повстречаться с другими псами. Гас, не нарочно, а просто по своей природе, только усиливает царящий вокруг хаос. Благодаря своей энергии и жизнерадост-ности он спешит пообщаться со всеми — и четвероногими, и двуногими. Тут важно разумно распорядиться припасенным лакомством, сушеной печенкой — мне еще предстоит его подкупить, чтобы увести с площадки. Обычно какой-нибудь шнауцер — или двое — немедленно подбегает, чтобы получить свою долю. Я отгоняю их, надеваю ошейник на мясистую шею Гаса, и мы отправляемся на восток — домой.
Мы с Гасом гуляем в определенное время и по определенному маршруту, как в городе, так и на Лонг-Айленде. Меньше чем за год он вырос с двадцати килограммов до пятидесяти. Мне уже не надо наклоняться, чтобы почесать его за ухом или между глаз, куда он не может дотянуться. Когда я перестаю чесать, он настойчиво тычет носом мне в ладонь. Теперь он такой огромный, что наши соседи — и в городе, и за городом — при виде нас шутят, что коротышка выгуливает лошадь. Хотел бы я получать кусок сушеной печенки каждый раз, когда слышу: «Почему вы не наденете на него седло?»
* * *
Владельцы собак поймут природу отношений, которые я описываю. Речь не о хозяине и собаке, а о межвидовом союзе. Я где-то читал — и проверил это на практике, — что если вы можете поддержать зрительный контакт с животным, особенно собакой, больше 30 секунд, то между вами определенно есть связь. Не хочу вас пугать, но мы с Гасом смотрим в глаза друг другу по нескольку минут. У меня такое чувство, что он ждет от меня инструкций. И реагирует даже на мелкие вербальные подсказки. «Гас, — говорю я, — поди принеси одеяло». Он приносит мне коричневое, и я говорю: «Нет-нет, красное». Гас идет и возвращается с одея-лом нужного цвета.
В фильме «Однажды в Голливуде» — одном из моих любимых, да еще и снятом потрясающим режиссером — Брэд Питт возвращается домой к своему бультерьеру и разговаривает с ним, пока открывает банку с собачьим кормом. Главное здесь не то, что он говорит своему напарнику-псу, а то, что он уважает его и ценит их общение. Внимание, спойлер: в конце питбуль приходит на помощь своему хозяину и меняет ход сюжета. Надо как-нибудь показать Гасу эту сцену.
Я ни в коем случае не говорю, что отношения с Гасом заменили или возместили мне отношения с сыном. Естественно, было бы безумием сравнивать одно с другим. Однако боль, которую я почувствовал, когда Сэм уехал от нас, смягчилась, а потом и прошла, благодаря роли, которую большущий полудог-полуретривер играет теперь в моей жизни. Он заставляет меня двигаться, не терять связь с реальностью и, что еще важней, быть честным с самим собой.
Глава 3
По-прежнему актер
С точки зрения актерства, я вижу себя так: я могу сыграть любого человека и даже некоторых животных, если у них есть болезнь Паркинсона. Мой персонаж в «Спин-Сити», заместитель мэра Майкл Флаэрти, Паркинсоном не болеет, поэтому к концу второго сезона ему тяжело было походить на физически здорового мужчину. Обеспокоенный тем, что мои странные движения могут насторожить публику, которая не знает о моей болезни, и оттолкнуть ту, которая знает (будут ли они по-прежнему считать меня смешным, узнав, что у меня болезнь Паркинсона?), в 1998 году я решил публично сообщить о своем состоянии.
