- Вот и все, о чем я хотел знать. Теперь угодно вам будет взять на себя труд договориться о сделке с ее отцом.
- “Хоть сейчас, коли хотите, - и вздумай вы на брать себе целый гарем, так стоит лишь молвить одно слово; в красивых девушках недостатка здесь нет”.
...На другой день утром мы с Зиновьевым опять направились туда; я отдал своему спутнику сто рублей, и мы вошли в избу. Предложение, которое от моего имени заявил хозяину Зиновьев, привело доброго человека в немой восторг и удивление. Он стал на колена и сотворил молитву святому Николаю, потом дал благословение дочке и сказал ей несколько слов на ухо; девочка, посмотрев на меня с улыбкой, проговорила: “Охотно”...
Зиновьев выложил сто рублей на стол; отец взял их и передал дочери, которая тотчас вручила деньги своей матери. Покупной договор (le contract de vente)[9] был подписан всеми присутствовавшими; мои слуга и кучер, вместо рукоприкладства, поставили на акте кресты, после чего я посадил в карету свою покупку, одетую в грубое сукно, без чулок и рубашки.
...Я одел ее в платье французского покроя. Однажды я повел ее, наряженную таким образом, в публичную баню, где 50 или 60 человек обоего пола, голых как ладонь, мылись себе, не обращая ни на кого внимания и полагая, вероятно, что и на них никто не смотрит. Происходило-ли это от недостатка стыдливости, или от избытка первобытной невинности нравов - представляю угадать читателю.
...Кажется, эта девушка (Заира) сильно привязалась ко мне и вот отчего: во-первых, потому, что я всегда обедывал с нею за одним столом, что очень ее трогало; во-вторых, за то, что я иногда ее водил к ее родителям,- льгота, которою рабы редко пользуются от своих господ; а наконец, если уже все высказать, так и за то, что я, от времени до времени, поколачивал ее палкой - действие, общераспространенное в России, но, большею частью, применяемое без толку. Этот обычай, не всегда удовлетворительный (defectueux) в своем практическом приложении, в принципе превосходен, как местная насущная необходимость. От русских ничего не добьешься путем убеждений, коих и понимать они, кажется, неспособны; словами из них не сделаешь ровно ничего, а колотушками (les horions) - все что угодно. Побитый раб всегда так рассуждает: “барин мой мог бы прогнать меня долой, да не сделал этого; следовательно, он хочет держать меня при себе, потому что любит; и так, мое дело любить его и служить ему усердно”.
По этому выводу я припоминаю, что у меня в услужении был один казак (!), умевший говорить по-французски. Иногда он черезчур упивался водкой и я старался образумить его увещаниями. Только один мой знакомый, поглядевши на это, и говорит мне: “Ну, смотрите! вы не бьете вашего слугу, так он же побьет вас”,- что и сбылось, или чуть-чуть не сбылось. Однажды, когда он был мертвецки пьян, я стал журить его и погрозил ему движением руки. Тотчас же он схватывает палку и бросается на меня: он попал бы наверно, если-б я не успел сбить его с ног. Русский раб, обыкновенно столь покорный и безответный, в пьяном виде становится просто страшен. Стакан водки делает из него дикого зверя. Господствующий порок этого народа, кроме обжорства, чрезмерное пьянство, - порок, впрочем, извиняемый свойствами климата. Кучер, всю ночь напролет сидящий на своих козлах у господского подъезда, греется выпивкой; первый стакан водки непременно позывает на другой, и так далее до того, что это лекарство оказывается вреднее самого недуга, которому должно было противодействовать, - и если упившийся кучер заснет, то ему уже никогда более не проснуться...
Пора теперь сказать о моей поездке в Москву, бывшей в исходе мая.
...Я нанял извощика с шестериком лошадей за 80 рублей. Это не дорого, если взять в соображение, что переезд предстоял почти в 500 итальянских лье, или в 72 версты (?!). В Новгороде, где у нас была остановка, я заметил, что мой извощик очень печален: расспрашиваю его и в ответ слышу, что одна из лошадей перестала есть корм и что, вероятно, ей придется быть жертвою нашего путешествия. Иду вслед за извощиком в конюшню и, в самом деле, вижу бедное животное неподвижным, с понуренной головой. Извощик мой обращается к больной лошади с речью и упрашивает ее, в выражениях самых нежных, кушать корм; начинает ее всячески ласкать, гладить по голове, целовать в морду: ничто не помогало. Тогда мой парень принялся горько плакать: а я - фыркать от смеха, потому что видел намерение чувствительного моего возницы тронуть лошадь зрелищем своего горя. Целая четверть часа прошла безуспешно, и мой кучер был уже не в состоянии плакать; тогда он переменил способы убеждения. За минуту до того слезы его душили, а теперь гнев обуял. Хозяин несчастного коня начал расточать ему названия лентяя, упрямца и т. п., а потом выволакивает его из конюшни, привязывает к столбу, вооружается палкой и начинает бить ею по животному, как по стене. После экзекуции он отводит лошадь в конюшню и подкладывает ей корм: она начинает есть, и вот мир заключен, а участь моего путешествия обеспечена. Только в одной России действие палки производит такие чудеса. Теперь, как я слышу, палка там работает не столь уже деятельно и мастерски. Русские, на свою беду, начинают слабее веровать в нее, перенимают французские обычаи, падают, одним словом. Пусть бы остереглись! Уж они слишком далеко уходят от добрых старых времен Петра Великого, когда палочные порции отпускались методически и последовательно, по старшинству чинов. Полковник получал поощрения кнута от генерала и обращал их на капитана, который наделял ими поручика, а тот, в свою очередь, капрала; рядовой один только не имел за собой никого, кому мог бы передать их преемственно; но в возмещение он мог получать их от всех и каждого.
Москва. - Отношение старой столицы к новой. - Московские и барское хлебосольство. - Отсутствие щепетильности. - Любезность дам. - Опять Петербург. - Фаворитка вельможи и его жена. - Чужестранные ловцы счастия. - Братья Лунины. - Встречи и беседы с императрицею Екатериною II. - Поступок ее с актрисой-француженкой. - Отъезд автора из России в Варшаву. - Король польский Станислав-Август.
В Москве я остановился в очень хорошей гостинице. После обеда, особенно для меня необходимого с дороги, я взял извощичью карету и отправился развозить рекомендательные письма, в числе четырех или пяти, полученных мною от разных особ. Промежутки в этих визитах дали мне время показать Москву моей Заирочке (a' ma petite Zaire). Она была очень любознательна и приходила в восторг от каждого здания; для меня же в этой прогулке памятно одно лишь обстоятельство: неумолкаемый звон колоколов, терзавший ухо. На следующий день мне отдали все визиты, сделанные мною накануне. Каждый звал меня обедать вместе с моей питомицей. Г. Дeмидов в особенности оказывал внимательность к ней и ко мне. Я должен сказать, что девочка делала с своей стороны все зависящее, чтоб оправдать эту любезность. Во всех обществах, куда я ее возил, раздавался постоянно хор похвал уменью ее держать себя, грациозности и красоте. Мне было очень приятно, что никто не хлопотал разведывать, точно-ли она моя воспитанница, или просто любовница и служанка. В этом отношении русские самый нещепетильный и сговорчивый народ в мире и практическая их философия достойна высоко-цивилизованных наций.
