«Ради самих себя, не говоря уже о христианских и гуманитарных ценностях, победители должны будут приложить все усилия, чтобы помочь Германии встать на ноги в экономическом плане как можно быстрее…»
* * *
В книге много интересных фактов, достойных внимания, порой пусть и мимолетных впечатлений. Так, например, нельзя не упомянуть, что на пути в Америку Сигрид Унсет довелось побывать в аэропортах Риги и Таллинна (советский самолет, на котором она вместе с младшим сыном летела в Москву, делал остановки) всего за несколько дней до того, как согласно пакту Молотова-Риббентропа Латвия и Эстония (как и Литва) были признаны зоной влияния Советского государства.
Сигрид Унсет не из тех, кого в свое время называли «друзьями СССР», которые писали лояльные или даже восторженные воспоминания о стране Советов, как Андре Жид, или Ромен Роллан, или ее соотечественник, норвежский поэт Нурдаль Григ, — люди, обманутые советской пропагандой или в силу своих убеждений настроенные верить всему и восхищаться всем увиденным.
Любознательная по натуре, она с интересом наблюдает и искренне описывает увиденное. Мир, который рисует Сигрид Унсет, имеет хорошо знакомые нам черты, это страшный оруэлловский мир: поезд с заключенными на станции «Тайга», потоки людей, непрерывно перемещающиеся по улицам городов и по всей стране, коммунальные квартиры с комнатами, сплошь заставленными железными кроватями, запыленные витрины магазинов с вывешенными муляжами свиных окороков, которых нет в продаже. Стыдно читать и о контрасте общественных зданий по сравнению с жилыми кварталами, об уборных без канализации в центре Москвы и повсеместном запахе бедности. Больно читать о большом количестве нищих в Москве (увы, и теперь), о людях, томящихся на станциях в ожидании поездов или в очередях за каким-нибудь товаром.
А когда Сигрид Унсет говорит о всеобщем беспорядке и запущенности, царящих повсеместно, чего при желании можно было хотя бы в какой-то степени избежать, то вспоминаются бессмертные слова профессора Преображенского из «Собачьего сердца» Булгакова о том, что разруха происходит не сама по себе, а царит в умах.
Страна, где даже поездка в первом классе транссибирского экспресса оказывается не комфортабельной, а лишь кое-как терпимой. Что говорить о кошмаре путешествий для рядовых граждан? Сигрид Унсет произносит убийственные слова: какими-то чертами Россия кажется ей страной, уже оккупированной врагом.
Порой ее мнения предвзяты и несправедливы. Она пишет о некрасивости и однообразии внешности русских. Вот уж неправда: такого многообразия лиц, красивых (!), в связи со смешанностью кровей, мало где встретишь. Да, конечно, большинство наших соотечественников тогда, наверное, не были (и не могли быть, — она сама понимает) такими ухоженными, как европейцы. Можно догадаться, что выглядели они отнюдь не так, как герои фильмов «Весна», «Волга-Волга» или «Кубанские казаки», этих фильмов-сказок, фильмов-советских мифов. Ее возмущают «нелепая фетровая обувь» для детей. А это, между прочим, любимые в России валенки, традиционная, удобная при нашем климате обувь, в которой, можно сказать, выросли мы сами и наши родители, и наши дети, в которых ходят многие малыши и теперь. У самих норвежцев масса таких традиционных деталей быта и образа жизни, которые они неустанно с гордостью сохраняют.
Ей кажется, что в России мало читают лишь потому, что газеты используют как оберточную бумагу, и нет читающих в столовых и ресторанах, но ведь в России просто это не принято, особенно в те годы.
В сущности, Сигрид Унсет права, когда пишет:
«Есть что-то в образе жизни русских и их характере, что всегда остается неизменным, именно оно характеризует жизнь здесь, независимо от того, живет ли этот народ под деспотической властью царя или властью какой-то партии».
Жизнь семьи и ее благополучие — самое уязвимое место в «государстве рабочих и крестьян». Писательница много размышляет о домашнем очаге, доме, с грустью видит жилища для рабочих по проектам, от которых уже давно отказались в Европе, это относится и ко многим другим вещам.
«И вот теперь в России пытаются построить новое общество на фундаменте тех идей, которые европейские демократы уже отвергли как нецелесообразные в свете научного опыта последних 50 лет».
Увы, кое в чем мы является свидетелями этого и в настоящее время. И впрямь в России мало что меняется в общественной жизни, попытки преобразований часто делаются на основе устаревших, оказавшихся непродуктивными идей или принципов. (Как хотелось бы мне ошибаться вместе с Сигрид Унсет!)
Сигрид Унсет до мозга костей человек скандинавский, европейский, западный, и многое ей совершенно чуждо и непонятно в России. Но Сигрид Унсет искренна, она пытается быть справедливой, когда рассуждает и о жилье для простых граждан, и о художественном вкусе в России, надеясь, что он не мог полностью исчезнуть из-за бездарной «наглядной агитации», неизменных и повсеместных плакатов и лозунгов, серости и однообразия, за которыми прячется бедность.
Сигрид Унсет изо всех сил старается быть справедливой. Она говорит о «неопрятности русских», но приводит мнение очевидца времен Первой мировой войны, когда считалось, что «русские отличались чистоплотностью и что их стремление к гигиене находилось на более высоком уровне по сравнению, например, с немецкими крестьянами или представителями среднего класса». Ужасаясь жилищными условиями, она делает примечание в своей книге, что где-то будто бы слышала, что в России намерены строить индивидуальные жилища, рядом с каждым из которых, хоть и на государственной земле, будет сад.
Сигрид Унсет считает, что, несмотря ни на что, тем не менее могла бы найти общий язык с русскими, как ей кажется, в связи с всеобщей здесь любовью к цветам. «Но как бы то ни было, сама я очень люблю цветы и всякий раз когда вижу, что и русские любят цветы, у меня возникает радостное чувство, что мы вполне могли бы найти общий язык, по крайней мере, в разговорах на эту тему, если бы я знала хотя бы несколько слов на их языке».
Цветы для Сигрид Унсет — не только собственное пристрастие, привычная деталь скандинавского пейзажа, это часть ее любви к человеческой жизни, ее мерило; тем самым эта гипотетическая точка соприкосновения с русскими имеет принципиальное значение в ее общем мировоззрении, взгляде на мир.
Важно также при этом отметить увлеченность Сигрид Унсет идеями шведского ученого и натурфилософа Карла фон Линнея (1707–1778), который прославился не только созданием знаменитой системы классификации растений и животных, но и своими философскими трудами, в особенности назидательным, обращенным к сыну, сочинением Nemesis Divina, в котором он соединил идею Божественного промысла, греха и воздаяния с теорией наследственности. «Для барона фон Линнея всегда было совершенно очевидно: Всевышний неизменно управляет миром своей твердой и справедливой рукой. Возмездие настигает каждого, кто совершил предательство и несправедливость». Порой наказание может показаться несправедливым, но оно служит целям общей гармонии в мире.
