Однако надо признать, что в ту пору подобные устремления несомненно привлекали внимание…
Здесь надо сделать еще одно, важное признание.
Тогда же, в двадцать восьмом году, в Москве, в издательстве «Молодая гвардия" готовилась к печати первая моя книга. Это была книга стихотворений — «Лирическое напоминание». Прозу для публикации я тогда еще не писал, а стихи нравились многим — и Багрицкий, к тому времени уже завоевавший в Москве общее признание, покровительствовал мне — собственно, он был редактором этого сборника.
Однако случилось вот что. И драматично и курьезно: первая книга стихов — она стала не только последней книгой моих стихов, она просто не состоялась.
Сборник был уже заверстан, но вдруг его задержали, и. когда я пришел в издательство для объяснений с главным редактором, он предложил мне, во-первых, некоторые стихотворения снять вовсе, кое-что изменить, кое-что исправить, а главное — добавить несколько стихотворений к прежним циклам — непременно на индустриальную тему.
— Так вы же прежде этого не требовали, книжка подобрана так, как задумывалась вместе с вами.
— Исправить ошибку никогда не поздно. У вас стихи о чем угодно — о море, о любви, о вашей матери, воспоминания детства. Все это очень хорошо, но нет ни одного стихотворения на индустриальную тему. А у нас начата пятилетка, индустриализация. Нельзя обходить эту тему. Разве вы сами не хотите этого? Поэт должен дышать воздухом эпохи.
Я возразил:
— Поэт должен дышать своим воздухом, и все, что не от души, будет надумано и фальшиво.
Словом, я был оскорблен и потрясен не меньше, чем в детские годы нападением Турции. «Как так, — думал я, — навязывать поэту то, чего не говорит он сам? Разве не в этом цельность поэзии?»
Я унес гранки — и больше в издательство не ходил.
Поступок серьезнейший, определивший, должно быть, многое, и едва ли можно категорически судить меня. Во всяком случае, оправданием служит юношеская цельность чувств…
То, что казалось мне, не укладывается в стихи, начало искать выражения в прозе. Индустриальная тема зарождалась в меру того, как жизнь недавнего студента стала обогащаться новыми впечатлениями — в шахтах Донбасса, на Днепрострое, а позже — разъездами корреспондента московских газет.
И всегда я помнил эпизод в арматурной мастерской-сарае на Днепрострое, когда наш бригадир Останкин попал впросак, неправильно сложив балку, а инженер Антон Петрович не только исправил ошибку, но кое-чему научил и Останкина, и Ловцова, и нас. Долго помнил я выражение лиц одного и другого — и отличного практика Останкина и его невольного наставника. Останкин с тех пор прозывался у нас не иначе, как Пиэрквадрат.
И постепенно понималось главное: преобразования в умах людей. «Это же и есть главное в индустриализации, — сообразил я, — и конечно же, в этом заключается тема, на которую не стыдно откликнуться и поэту».
И все-таки история с Останкиным была пустяком сравнительно с тем, что я увидел позже. Я видел — и об этом расскажу, — как землекопы и арматурщики становились превосходными машинистами сложного экскаватора «Бьюсайрус», обучась за несколько месяцев «на курсах» у своих же товарищей, соседей по работе…
Это и было главное.
Недавно все мы прочитали в газетах обращение Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР к «Рабочим, работницам, инженерно-техническим работникам и служащим Магнитогорского металлургического комбината имени В. И. Ленина».
Обращение вызвано праздником, состоявшимся на Магнитке: металлурги комбината готовились выдать двухсотмиллионную тонну стали.
Двести миллионов! Двести миллионов тонн стали! Вот уж сорок лет, как река металла, беря здесь истоки, разливается по всей стране, обогащая ее, защищая ее и совершенствуя в науках и технике. Так и было задумано. Потемнел от времени лик первой в стране ударной домны — «Комсомолка», домны номер два… Сравнялась с горизонтом степи сама Магнитная гора… А между тем газеты сообщали: «Магнитка в ожидании большого праздника. Считанные часы остались до того момента, когда из пышущего жаром мартена выльется двухсотмиллионная тонна магнитогорской стали».
Это был прежде всего праздник металлургов, но я вспомнил не только доменщиков, сталеплавильщиков и прокатчиков — вспомнил я также и бетонщиков, и горняков, первых моих друзей-приятелей на Магнитострое. Вспомнил и Яркина…
Много имен, много воспоминаний о том времени. Не все имена сохранились в памяти, но вот вдруг всколыхнутся воспоминания — и ты снова, как юноша, рад тому, что все это было, был и Яркин, человек, который помог тебе понять в ту пору что-то очень важное, необходимое для всей жизни.
Удивление перед небывалыми, часто загадочными вещами, машинами и конструкциями, вероятно, все же отвлекало внимание от главного, от людей. И у меня в записных книжках того времени много страниц отдано этим новинкам и удивлению перед ними, и хочется кое-что. передать именно в том первоначальном виде, интересно, как именно воспринималась сама действительность. Вот, например, записано — «Когда на Магнитку прибыл первый экскаватор, это был «Марион», башкиры и казаки из ближайших станиц седлали коней, верблюдов и ехали толпой, всей семьею, как на диковинное представление, смотреть и удивляться: что это за машина, «приделанная к автомобилю»!
Сейчас мой друг Яркин работает уже на «Бьюсайрусе», машине гораздо более мощной и сложной — и народ снова толпится вокруг него.
Экскаватор сгрызает грунт со скалы, как человек — остатки мякоти с арбузной корки. Содрогаясь от ярости, он забирает губою песок пополам с обломками скалы — и вдруг с омерзением выплевывает. С усов течет.
Яркин с напарником сидят рядышком в высокой кабинке п переглядываются. Как в театре — в ложе.
У экскаватора характер яростный, а у деррика — величавый. Экскаватор, как сказал сам Яркин, — дикий кабан. Деррик — верблюд.
Очень любопытна история этого «Бьюсайруса».
Когда «Бьюсайрус» прибыл на гору, американцы твердили, что надо ждать представителя фирмы, без него монтировать невозможно, взяться — значит, сломать машину.
Молодой техник Яркин предложил начальнику горы Гончаренко смонтировать экскаватор своими силами. Яркина я помнил еще по Днепрострою. Этот с виду болезненный маленький человек всегда кипел предприимчивостью. Отличный человек Гончаренко думал недолго, дал разрешение.
Уже тогда к месту монтажа огромного экскаватора ходили толпы людей. У них на глазах воздвигалось величественное стройное сооружение. Еще раз я убеждался, что нет ничего прекрасней конструктивной целесообразности форм и линий.
