- Матрац, матрац хорошенько прощупайте!
- Прощупали уже, он будто гвоздями набит, все руки искололи!
- Распороть!
К ногам матери жалась маленькая Фрида. Глаза у нее были круглые от страха. А в углу, прислонившись спиной к изразцовой печи, стоял отец. Скрестив на груди руки, он угрюмо смотрел в окно.
Эрнсту было непонятно, почему молчит мать, только шевелит губами - наверно, читает молитву? Почему отец, такой большой и сильный, не прогонит этих горластых непрошеных гостей, которые перевернули все вверх дном?
- А ну взяли, а ну разом! - орали незнакомцы, отодвигая от стены тяжелый шкаф. Потом один из них толкнул отца в плечо.
- Отойди в сторону!
Из печки прямо на пол полетела зола. Серое летучее облако взвилось до самого потолка.
- И тут ничего нет? - спросил усатый недовольно и подошел к отцу. - Может, сам окажешь, где прячешь листовки? Все равно тюрьмы не миновать.
Мать тихо ахнула, а отец пожал плечами:
- Не знаю, о каких листовках вы говорите.
- Ах, не знаешь? Социалист паршивый! - Усатый ударил отца в подбородок маленьким кулачком. Фрида заплакала, вслед за нею заголосила мать.
- Пошли, - приказал старший сыщик.
В дверях отец нагнулся, чтобы не стукнуться головой о притолоку. Мать, онемевшая от горя, так и приросла к полу. А Эрнст выбежал следом за отцом и полицейскими. Только теперь он понял, кто эти незваные гости.
- Ну, пошевеливайся! - снова заорал на отца усатый. Отец - руки за спиной - повернулся к Эрнсту.
- Не падай духом, сынок. Береги мать и сестренку. А я скоро вернусь.
Тем же вечером к ним постучали. Мать, приметывавшая заплатку на штаны Эрнста, вскочила со стула. Дробный стук повторился. Мать зачем-то задула свечу и на цыпочках подошла к двери.
Мужской голос тихо, но внятно произнес: -
- Фрау Тельман, откройте.
- Кто там? - шепотом спросила мать. - Свои.
Щелкнул ключ, и дверь отворилась. В сером проеме выросли две мужские фигуры. Один из вошедших чиркнул спичкой. Свет выхватил из полутьмы курносое молодое лицо.
- Не бойтесь. Мы - товарищи Иоганна и знаем, что его арестовали. Неизвестно только, нашла ли полиция листовки.
Мать зажгла свечу, а молодой мужчина подошел к печи и провел рукой по кафельным плиткам.
- Порядок.
Внимательно и осторожно, как врач больного, он стал простукивать изразцовую печь. Звук везде был одинаковый - глухой и короткий. Но вот палец наткнулся на плитку, которая откликнулась звонко и певуче, словно стеклянная.
- Здесь, - шепотом сказал курносый парень и повернулся к товарищу: - Давай-ка нож.
Аккуратно взрезав плитку по краям, он подцепил ее кончиком ножа. Плитка выпала, и за ней открылось отверстие. Парень засунул в него руку и вытащил сверток.
- Не докопались полицейские ищейки. - В голосе парня послышалась радость. Сверток сам собой немедленно развернулся, в нем оказалась тугая пачка небольших листков.
- Пресвятая Мария! - ахнула мать. - Так вот что искали полицейские, а мне и невдомек...
- Вот и славно, что невдомек. Твой Иоганн молодец. За детей не беспокойся. В беде мы вас не оставим.
Говоря это, парень протянул листовки товарищу, а сам поставил плитку на место, достал из кармана замазку.
- Теперь все, как было, - минуту спустя сказал он. - Извините, что потревожили.
А его товарищ протянул матери другой сверток. Она в испуге отшатнулась.
- Не бойся, - засмеялся курносый. - Это не прокламации. Здесь деньги и гостинцы для ребят.
...Отец вернулся через два года.
В первую же ночь Эрнст услышал спор родителей, который велся, правда, шепотом, но главное мальчик понял.
- Больше никакой политики, Иоганн, - горячо умоляла мать. - Ведь двое детей у нас на руках!
- Я только помогал им, - таким же страстным шепотом отвечал отец. - Социалисты - за справедливость...
- Один бог за справедливость! - И мать заплакала, уткнувшись в подушку. - Твоя политика погубит нас!..
- Хорошо, Мария, хорошо... Этого больше не будет. Похоже, отец действительно оставил «политику» - шли месяцы, годы, но никто не появлялся в доме Тельманов, никто не стучал по ночам в окно или в дверь.
И вот товарищ Курт со своим кочаном капусты!
Эрнст был польщен, получив такое ответственное задание отца и товарища Курта. Значит, его уже считают взрослым и толковым человеком, раз поручают важное дело. Только бы мама не узнала. От гордости, переполнившей сердце, мальчику не сиделось на месте. Скорее бы наступило воскресенье!
- Да, вот еще что, - постукивая трубкой о край стола, сказал Курт. - Как бы этот кочан ты не продал кому-нибудь другому. Отметить его надо, например, вот - таким образом. - Он взял нож и сделал на капустном листе крестообразный надрез. - Не совсем красиво, зато примета надежная.
Ранним воскресным утром Иоганн с сыном уже разгружали телегу на рынке. В церкви святого Николая звонили колокола, и их округлые упругие звуки расплывались над городом. С моря тянул волглый ветер с горьковатым йодистым запахом. %
Отец стал раскладывать овощи на прилавке, а Эрнст стоял рядом и любовался его работой. В неярком осеннем солнце радужно вспыхивали обрызганные водой пупырчатые огурцы, золотилась репа, малиново сияли крутощекие помидоры.
Да, на всем рынке только отец мог так красиво и соблазнительно разложить товар. На помидоры он набросал кружевных листьев петрушки, огуречную горку обвил гирляндой зеленого лука и укропа, а рядом возвел пирамидку из плотных, скрипящих под рукой капустных вилков. Заветный кочан он на всякий случай положил под прилавок.
- Все запомнил, сынок? Эрнст кивнул.
Отец ушел. Стали подходить и прицениваться первые покупатели, все больше женщины. Потом перед прилавком появился мужчина в роговых очках на орлином носу. Склонив голову набок, он уставился на овощи.
- Что вам угодно? - привычно спросил Эрнст.
- Ничего, мой юный друг. Просто мне нравится этот натюрморт. Сооружен рукой настоящего художника. А ну-ка, водрузим на пирамиду морковь. - Незнакомец взял туго перевязанный пучок каротели и посадил его на верхний кочан. Отходя в сторону, он поводил крючковатым носом, словно принюхиваясь, и щелкнул пальцами. - Изумительный натюрморт!
Потом подошли несколько женщин. Они покопались в помидорах, огурцах и кое-что купили. Волшебная картина на прилавке разрушилась.
Эрнст уже устал ждать, когда возле него остановился здоровенный парень в темно-синей фуражке портовика. Парень насвистывал песенку и слегка покачивался: видно, был навеселе. В руке он держал сетку, в которой копошились клешнястые черно-зеленые раки.
- Эй, лютт[8]*, - оказал парень, - дай-ка мне кочан капусты, да поядренее. Но - чур! - в обмен. Яте-бе раков, а ты мне капусту.
