Степан Макаров - «Ермак» во льдах

Но на это требовалась новая крупная сумма; Макарову удалось, по возвращении в Петербург, побороть всю громадную массу сопротивления и привлечь на свою сторону ту волю, от которой зависела судьба дела: сумма, потребная для замены носовой части «Ермака» новою, была ассигнована.

По окончании этой капитальной переделки «Ермака» Макаров отправился на нем во вторичное полярное плавание, желая проникнуть в Ледовитый океан, обойдя Новую Землю с севера. Как известно, «Ермак», войдя во льды, не мог из них освободиться в продолжение трех недель, пока изменившийся ветер не уменьшил давления льдов, и ледокол, благополучно выбравшись на чистую воду, вернулся в Кронштадт для зимней навигации.

Этот вторичный неудачный опыт имел естественным последствием то, что «Ермак» более для полярных экспедиций не снаряжался, несмотря на все усилия Макарова, вера которого оставалась непоколебимою.

Из своих наблюдений он вывел заключение, что только вследствие особенно невыгодных условий льды у Новой Земли находились тогда под давлением ветра, в состоянии сжатия, и потому держали «Ермак», как в тисках; но что всякое восстановление нормального состояния льдов давало ледоколу возможность проложить себе путь. Он полагал, что, располагая достаточным временем, чтобы выждать изменение обстоятельств к лучшему, ледокол несомненно мог бы пробраться к желанной цели, и этой целью для Макарова, в глубине души, оставался полюс.

Из числа его спутников на «Ермаке» некоторые разделяли убеждение Макарова, другие же находили борьбу с арктическими льдами не под силу «Ермаку»; все же были единодушны в том, что натиск льдов, лишивший «Ермак» свободы движений, не смог, однако, причинить его корпусу ни малейшего вреда.

Какова бы ни была дальнейшая судьба ледокольного дела – Макаровым бесспорно доказано окончательно, что можно построить такое железное судно, которое выдерживает сильнейшие удары в лед и не сдавливается даже полярными льдами, а также что льдины до 14 ф мощности раскалываются «Ермаком». Очевидно также стратегическое значение того факта, что, располагая «Ермаком», можно весь наш броненосный флот вывести и зимою, в случае надобности, из Кронштадта в море, тогда как доступ в него неприятелю остается закрытым. Какие миллионы были бы сбережены развитием макаровской мысли, делающей излишним учреждение незамерзающего порта в Любаве, на самой окраине государства.

Возможность проложить при помощи «Ермака» во всякое время года путь во льдах Финского и Ботанического заливов сопряжена с множеством выгод, которые могут еще обнаружиться при неожиданно возникающих обстоятельствах, как, например, при спасении броненосца «Апраксин», потерпевшего крушение на Гогланде.

Я подробно остановился на деятельности Макарова в области физической географии моря и в ледокольном деле потому, что именно эта деятельность и сблизила меня с ним и дала мне случай при совместной работе убедиться в тех редких свойствах ума и воли, которые составляли источник его силы. Но главный, неизменный предмет, над которым неустанно работала его мысль, это были вопросы военно-морские. Heдаром над его письменным столом выделялась надпись «Помни войну».

Co свойственною ему самостоятельностью мысли он и здесь изучал не то, что думали другие об этих вопросах, a старался сам вникнуть в суть той задачи, которая составляет конечную цель военного флота.

С юных лет, молодым мичманом, он ясно усмотрел слабую сторону начинавшегося тогда железного судостроения и броненосного флота, его потопляемость, в особенности по мере усовершенствования способов минной атаки. Изобретение им «пластыря»[14] для заделывания пробоин, статья о непотопляемости, усовершенствования водоотливных средств, указания на недостатки существующих водонепроницаемых переборок, опыты с моделями, показывавшими роковые последствия подводных пробоин, – все это свидетельствует о том, что Макаров не терял из виду, что ни утолщения брони, ни усиление артиллерии не имеют цены, пока не обеспечена непотопляемость судна при подводной пробоине.

С другой стороны, он, будучи инспектором морской артиллерии, сильно подвинул эту часть и сам сделал важное изобретение, увеличившее тогда пробивную силу снарядов на 20 %[15]. Что касается утолщения брони и неразрывно связанного с этим увеличения водоизмещения судов, то Макаров был, как известно, ярым и радикальным противником этого направления, вовлекающего все морские державы в громадные расходы.

Я не стану повторять здесь тех веских аргументов, которыми Степан Осипович обосновывал свой взгляд; для меня он всегда казался убедительным; Макаров это знал и не скрывал передо мною свои чувства глубокой скорби, досады и сдержанного негодования, видя безуспешность своей борьбы с рутиной в этом коренном вопросе.

Он глубоко скорбел о том, что не мог осуществить свои мысли о наилучшем типе боевого судна, хотя бы в виде опыта в одном экземпляре. Впрочем, не только тип судов и элементы их боевой силы, но и употребление их в бою разбирались Макаровым: его статьи по морской тактике переведены на главнейшие языки и признаются одним из замечательнейших произведений военно-морской литературы.

Во время командования практической эскадрой в Балтике и эскадрой Тихого океана Макаров мог применить на практике некоторые из своих взглядов на задачу флотоводца. Его бывшие подчиненные знают, как толково-осмысленно было каждое его распоряжение, как ясно он умел его обосновывать и как охотно делился своими знаниями, сознавая, что задача флагмана преимущественно педагогическая. Он имел в высокой степени дар вызывать работу мысли в своих подчиненных, охотно возбуждал прения, в которых лично принимал участие. В этом отношении Степан Осипович напоминал своего первого учителя в морском деле – Андрея Александровича Попова.

Здесь будет уместно сказать несколько слов об его отношении к Андрею Александровичу. Мне неоднократно приходилось слышать упрек, делаемый Макарову в том, что он якобы неблагодарен, что он отвернулся от своего благодетеля, которому обязан своей карьерой. Я как-то раз заговорил с ним об этом; Степан Осипович, конечно, знал, что его в этом обвиняют, и дал мне следующее объяснение.

Прежде всего, он не признавал себя «креатурой Попова», как его называли недоброжелатели; он вполне сознавал, что Попову многим обязан, главным образом той атмосферой лихорадочной умственной и служебной деятельности, в которой постоянно держал Попов своих подчиненных, в особенности молодежь. «Но несправедливо говорить, что я Попову обязан своею карьерой. Началу этой карьеры, производству в лейтенанты за отличие, я обязан не Попову, а Григорию Ивановичу Бутакову, благодаря моим работам по непотопляемости. Когда Андрей Александрович строил поповки[16], он меня снова привлек к себе для разработки водоотливных средств и системы переборок; я работал не жалея сил, между прочим, нажил себе грыжу, лазая в междудонном пространстве.