31 октября 1838 года в Эммерихе, совсем рядом с голландской границей, фамильное древо Герингов пустило новую ветвь, на которой было написано имя Генриха Эрнста Геринга, будущего отца Альберта и Германа. Сыну весьма уважаемого судьи Генриху была предначертана юридическая карьера, которой он поначалу хотел избежать. Выучившись на правоведа в престижных Гейдельбергском и Боннском университетах, в двадцать семь лет Генрих неожиданно натянул на себя прусский армейский мундир и отправился на Прусско-Австрийскую войну 1866 года. Прошло каких-то семь недель, и картографам пришлось чинить свои сточившиеся перья, чтобы рисовать новую карту Европы – карту, теперь благоволящую к торжествующей и постоянно расширяющейся Прусской империи за счет сжимающейся Австрийской. Пруссаки заставили поработать картографов и несколько лет спустя, когда одержали победу во Франко-прусской войне, и Генрих снова был в первых рядах тех, кто раздвигал границы Прусской империи, тем самым создавая новую Германию. В награду за участие в боевых действиях Генрих получил должность участкового, а затем земельного судьи во вновь образованной Германской империи.[6]
Но вскоре его стал точить червь недовольства и меланхолии. Снова дало себя почувствовать отсутствие призвания к юстиции. Хуже того, после десяти лет супружества и пяти рожденных детей (один умер в младенчестве) он потерял жену Иду. Им овладела подавленность, он стал нервным – почетная должность земельного судьи его больше не устраивала. Ему хотелось назначения, пропуска в верхние эшелоны немецкого общества. Таким пропуском стала новая консульская служба Министерства иностранных дел в Берлине. Он знал, что империя разрастается и что кайзеру Вильгельму I не терпится получить возможность выпивать на равных со своими коллегами по Колониальному клубу – английским королем и французским президентом. Канцлер Бисмарк, приятель Генриха, посоветовал ему отправиться в Лондон поучиться у лучших, то есть познать все премудрости весьма успешной британской модели колониального администрирования.[7]
Однако до отъезда нужно было найти жену – спутницу, с которой можно было бы разделить новую жизнь, не говоря уже о воспитании детей. Этот пробел был восполнен парой восхитительных голубых глаз, владелицу которых, девятнадцатилетнюю блондинку с простоватыми, но приятными чертами лица, звали Франциска Тифенбрунн. Ее отец, Петер Пауль Тифенбрунн, был уважаемым земледельцем из тирольского городка Ройтте. Сватовство прусского судьи к скромной тирольской фройляйн, движимое не столько любовью, сколько необходимостью, увенчалось успехом. Уже беременная первым ребенком (Карлом Эрнстом), Франциска вместе с Генрихом переселилась по ту сторону Ламанша. 28 мая 1885 года в церкви Св. Якова Франциска Тифенбрунн, которая была на двадцать лет моложе Генриха, стала Фанни Геринг.[8] В том же году хорошо подкованный в делах колониальной администрации и готовый к новому поручению Генрих удостоился доверия Бисмарка и был назначен Reichskommissar von Deutsch-Südwestafrika (имперским комиссаром на территории нынешней Намибии).
* * *
Мы с Дастином минуем внешние ворота замка, как раз когда начинают звонить колокола ближайшей церкви. При входе нас встречают ветхая будка билетера и киоск с картинками мороженого. Территория замка по-зимнему тиха. О жизни напоминает лишь карканье воронов, гнездящихся на центральной башне. Мы продвигаемся дальше по брусчатой дороге, пока не приближаемся к главным воротам, на которых красуется табличка с адресом замка – выгравированный в камне средневековый щит.[9]
Еще от одних ворот заасфальтированный въезд с двумя флагштоками по краям ведет к зданию, в котором когда-то, видимо, проживали Геринги, а теперь расположился отель “Фельденштайн”: три этажа эклектической архитектуры, болотно-зеленый фасад, сводчатые оконные переплеты белого цвета, терракотовая черепица и ярко-красная парадная дверь, которая кажется позаимствованной с фабрики Вилли Вонки. Не представляя, что нас ждет по ту сторону, я поворачиваю ручку двери.
Нас встречает овчарка с оскаленной пастью. Рычание взрывается оглушительным лаем. Тут же из глубины коридора раздается не менее враждебное гавканье на франконском наречии. Вслед за голосом объявляется его владелец – громоздкий мужчина, который совсем не рад нашему визиту. В неудачной попытке скрыть очевидное недовольство он с усилием натягивает улыбку “как на школьном фото”. Мы спрашиваем, открыты ли они и можно ли поужинать. После секундного промедления он выдавливает: “Natürlich, конечно. Проходите сюда”.
Новый зал, в который он нас заводит, – это какое-то логово неистового чучельника: бессчетные рога, свисающие со стен головы серн, набитые фазаны, для разнообразия дополненные тропическим попугаем, стервятником и совой в стеклянных витринах. Здесь же оружие, которым добыто все это мертвое великолепие: арбалеты, пики, мечи, щиты и даже целый комплект доспехов. За исключением компании Людвига II и Иисуса мы ужинаем в одиночестве. Треск горящих дров, раздающийся с другого конца зала, периодически нарушает тишину этого склепа. Из страха оскорбить всеобщий покой наш разговор принимает форму перешептывания: мы в основном обсуждаем странность окружающей обстановки и придумываем, как выудить информацию из нашего севернобаварского хозяина. Странное становится и вовсе сюрреалистическим, когда из колонок, размещенных на головах статуэток монахов, внезапно раздается бравурная духовая музыка с отдаленно средневековым мотивом, а после – саундтрек “Храброго сердца”.
Наш хозяин периодически показывается в зале, и каждый раз мы пытаемся занять его разговором о погоде или городке. Он отделывается от нас чем-нибудь односложным и идет заниматься своими делами. Дверь снова открывается, но на этот раз в нее входит молодая официантка с пучком белокурых волос и приветливой улыбкой. Происходит преображение: понатыканная повсюду живность больше не пронзает нас леденящими взглядами, бухающая недокельтская музыка больше не раздражает так сильно. Обстановка становится уютней. Мы чувствуем, что нам рады. После обмена любезностями с официанткой мы узнаем, что угрюмого хозяина зовут герр Бетцельд, и это тот самый человек, которого я должен, хотя совершенно не горю желанием, расспросить о прежних знаменитых обитателях замка.
Герр Бетцельд оказывается столь же немногословным насчет Альберта Геринга, как насчет всего остального. Он даже заявляет нам, что никто в городке – и, если на то пошло, во всем мире – ничего об Альберте не знает. Обогатившись этой информацией, мы благодарим его и отправляемся в центр города, чтобы найти место для ночевки и проверить, насколько он прав.
