Я помню, что в минуты всяческих детских неприятностей и огорчений я садилась писать Константину Петровичу и что мои письма к нему были самым искренним изложением моей детской философии.
Константин Петрович быстро и аккуратно отвечал на ее письма. Их общие знакомые всегда удивлялись: зачем нужна Победоносцеву эта переписка с маленькой девочкой? У Лизы на это был точный ответ:
– Потому что мы друзья!
В детском возрасте познакомилась с Победоносцевым и Анна Андреевна Ахматова: родители рассказывали ей, что, когда она была совсем маленькой, обер-прокурор однажды угостил ее конфетами в парке Царского Села. Так вот, позже будущая поэтесса разглядела Константина Петровича получше. По ее словам, «он был очень страшным, с желтой пергаментной кожей и большими ушами».
Лизе обер-прокурор вовсе не казался страшным. Ее дружба с К. П. Победоносцевым длилась восемь лет. Впоследствии она часто сожалела о том, что у нее не сохранились его послания. Но фразу одного из них она навсегда запомнила: «Слыхал я, что ты хорошо учишься, но, друг мой, не это главное, а главное – сохранить душу высокую и чистую, способную понять все прекрасное». Этому совету Лиза Пиленко будет следовать всю свою жизнь!
Елизавета Юрьевна рассказывала в своих воспоминаниях:
...
Так шло дело до 1904 года. Мне исполнилось тогда двенадцать лет. Кончалась японская война. Начиналась революция. У нас в глуши и война, и революция чувствовались, конечно, меньше, чем в центре. Но война дала и мне, и брату ощущение какого-то большого унижения. Я помню, как отец вошел в библиотеку и читал матери газету с описанием подробностей Цусимского боя… и вот революция. Она воспринималась мною как нечто, направленное против Победоносцева! И как ни странно, из всей нашей семьи поначалу я наиболее нетерпимо отнеслась к ней.
Перелом этот вполне объясним: война с Японией сделала многих русских интеллигентов, в числе которых оказался и Лизин отец, поневоле сочувствующими революции. Во время известных событий 1905 года Юрий Дмитриевич Пиленко поддерживал революционную молодежь, скрывал революционеров от преследования. Поначалу это вызывало непонимание у его дочери и потому – неприятие. А ведь Лиза не просто любила своего отца – она боготворила его! Вообще надо отметить, что атмосфера какой-то открытости, доброжелательного отношения к людям и особого доверия между членами семьи оставила глубокий след в ее душе. Общественные и служебные дела главы семьи всегда обсуждались дома за обеденным столом, и эта причастность к взрослому миру производила глубокое впечатление на Лизу. И вдруг – связь с бунтарями… Да еще у кого – у человека, призванного поддерживать существующий порядок по роду своей деятельности (Ю. Д. Пиленко в сентябре 1900 года был избран старостой городского управления Анапы на четырехлетний срок)!
...
В те дни, помню, как к отцу пришел по делу один грузин и отец оставил его пить чай. Я слыхала от кого-то, что он революционер и что если это обнаружится, ему грозит каторга. Издали я решила, что так и надо, но когда я увидала, что вот сидит молодой еще человек у нас за столом, кашляет отчаянно, смотрит очень печально, я вспомнила все слухи о нем, и мне стало его очень жалко. Но тотчас же я решила, что это слабость. Ушла в гостиную, достала портрет Победоносцева с надписью «Милой Лизаньке», а на портрете непокорный галстук с одной стороны выбился из-под воротника, – села в уголок и стала смотреть на него, чтобы не ослабеть, не сдаться, не пожалеть, чтобы остаться верной моему другу…
К весне 1905 года семья Пиленко обосновалась в Ялте – отца Лизы назначили директором Императорского Никитского ботанического сада и Никитского училища садоводства и виноделия. В 1905 – 1906 годах Лиза училась в женской гимназии и с наградой 2-й степени окончила 4-й класс. Начальное образование, судя по всему, она получила домашнее, с помощью родителей и их знакомых, местных интеллигентов (в то время в Анапе еще не существовало гимназии). В ялтинской гимназии в числе прочих обязательных предметов девочкам преподавали рисование, что оказалось весьма кстати: с раннего детства у Лизы проявились большие способности и любовь к изобразительному творчеству и литературе. Почему-то к музыке, по рассказам ее матери, девочка была равнодушна.
Продолжим знакомиться с воспоминаниями Елизаветы Юрьевны.
...
Начались события 1905 года. Ученики ходили в Ялту на митинги. Однажды папе по телефону сообщили, что их на обратном пути собирается избить «черная сотня» – погромщики из Воронцовской слободки. Отец выехал в коляске им навстречу выручать. Отец мой был громадный человек, на голову выше всякого и более восьми пудов веса. Я думала, что он едет выручать их, рассчитывая на свою физическую силу, действительно невероятную. Но расчет его был более правильным. Когда хулиганы увидали всем известную коляску директора Никитского училища, а вокруг нее чинно идущих учеников, то, конечно, решили, что драка не произойдет безнаказанно, и ученики вернулись домой благополучно. В моей же душе началась большая борьба. С одной стороны, отец, защищающий всю эту революционно настроенную и казавшуюся мне симпатичною молодежь, а с другой стороны, в заповедном столе – Победоносцев. Было над чем призадуматься.
Отец предложил ученикам организовать совет старост, разрешил митинги. Я слушала приезжающих из Ялты ораторов, сама подвергалась ежедневному распропагандирова-нию учеников и чувствовала, что все трещит, все, кроме моей личной дружбы с Константином Петровичем.
Долой царя? Я на это легко соглашалась. Республика? Власть народа? – тоже все выходило гладко и ловко. Российская социал-демократическая партия? Партия социалистов-революционеров? В этом я, конечно, разбиралась с трудом… В общих чертах вся эта суетливо-восторженная и героическая революция была очень приемлема, так же, как и социализм, не вызывая никаких возражений. А борьба, риск, опасность, конспирация, подвиг, геройство – просто даже привлекали. На пути ко всему этому стояло только одно, НО ОГРОМНОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ – Константин Петрович Победоносцев. Увлечение революцией казалось мне каким-то ЛИЧНЫМ предательством Победоносцева, хотя, между прочим, ни о какой политике мы с ним не говорили никогда. И казалось невероятным, что, зная его столько лет, будучи с ним в самой настоящей дружбе, я проглядела и не заметила того, что было известно всему русскому народу.
…Помню сатирические журналы того времени. На красном фоне революционного пожара зеленые уши «нетопыря». Это меня просто оскорбляло. Я любила старческое лицо Победоносцева с умными и ласковыми глазами в очках, со складками сухой и морщинистой кожи под подбородком. Но изображать его в виде «нетопыря» с зелеными ушами – это была в моих представлениях явная клевета. Но это все лежало в области теории и внутренних переживаний, о которых я рассказывала только отцу.
