Утро встречало бойцов солнечной и тёплой погодой. Позавтракав и справив естественные надобности, солдаты занимались своими делами: кто брился, кто покуривал махорку, кто благоустраивал свой окоп, маскировал его ветками и травой, наводил бруствера и укреплял их булыжниками, найденными в поле, а кто был занят игрой в карты. Братья – греки были как всегда вместе. Гриша говорит брату:
- Федь, ты видел пулемёт «Максим», который дали нашему отделению?
- Ну, видел.
- А ремень кожаный, за который его таскают?
- Ну, видел.
- Ты помнишь, как на свадьбах и концертах мы натирали на плечах водянки от баянных ремней, случалось, что до крови? Ремни то на баяне – узкие, а на «Максиме» - широкие. Вот бы мне такие ремни, я был бы самым счастливым баянистом на свете.
- Нашёл о чём мечтать, ты лучше вспомни, где мы находимся и для чего.
Разговор братьев прервал старший офицер - командир отряда, он как раз обходил позиции окопавшихся ополченцев.
- Хлопцы, будьте готовы, наверно, сегодня «фриц» попрёт. Так что смотрите в оба, о малейшем движении на линии горизонта или в районе лесополосы немедленно докладывать командиру отделения.
- А что хлопцы? Мы всегда готовы, пусть только сунутся, мы им покажем, где раки зимуют и быстро отобьём охоту до чужой земли! Да мы их шапками забросаем, зубами порвём, голыми руками давить будем! - с нескрываемой, излишней бравадой на полном серьёзе ответили ребята.
И только командир ушёл с позиции, этак, минут через десять – пятнадцать, только ребята успели выкурить ещё по одной самокрутке, все услышали гул, и в небе показался неприятельский самолёт. Какой - то необычной конструкции. Это был «Фокке-Вульф - 189», который все называли «Рамой» за его двойной фюзеляж. Все знали, что его функция – разведка, после которой следует атака. Но о названии этого аэроплана узнали гораздо позже, а пока все с любопытством его рассматривали. Самолёт пролетел над позициями наших отрядов на высоте километра, может чуть выше, и скрылся за горизонтом. Ещё минут через десять – пятнадцать в воздухе раздался оглушительный свист и взрыв. И всё вокруг начало свистеть и взрываться, сливаясь в оглушительный гул называемый канонадой. Бойцы попрятались в своих окопах и головы не могли поднять, чтобы посмотреть, что происходит, и далеко ли от окопов рвутся снаряды. Вокруг свистели осколки, падали на голову и плечи комья земли. Земля дрожала и гудела, особенно это ощущалось на дне окопа, где лежали, свернувшись калачиком бойцы, прикрыв руками голову. Они, не могли знать, а тем более видеть, что происходит вокруг и для скольких солдат, окоп, вырытый своими руками, стал - могилой. Оправившись от потрясений, через две – три минуты после артподготовки, ребята уже выглядывали из своих укрытий и оценивали ситуацию. Ещё через две – три минуты всем стало ясно, что скоро начнётся настоящий бой. Стояла такая тишина, что было слышно, как бьётся сердце, как гудят провода на телеграфных столбах. Были слышны стрекот кузнечиков и песни жаворонков в раскалённой дневным солнцем украинской степи. Как только гарь и пыль от разрывов улеглась, солдаты начали осмотр своих и соседних укрытий. Одни были засыпаны полностью, другие наполовину. Третьи вообще целёхонькие, даже не тронутые взрывами.
Григорий выбрался из своего окопа, отряхнулся от земляной пыли и увидел, метрах в десяти от себя, полуразрушенный окоп, а рядом разбитый взрывом пулемёт «Максим» лежащий на боку.
- Не пропадать же добру! - Подумал Григорий. – После войны пригодится! Он подошёл и принялся отцеплять пресловутый кожаный ремень от пулемёта.
Рядом уже стоял Федя и испуганным голосом от только что пережитого обстрела, начал отговаривать брата, не делать этого. Но Гриша уже отцепил ремень и подпоясался им поверх пиджака как солдатским. Вокруг слышны были стоны, кого - то ранило, кто – то дезертировал и бежал сломя голову к лесополосе, а кто просто сидел на земле и тупо глядел на происходящее. Отделение, в котором находился отец с братом, уцелело. Все восемь остались живы и невредимы.
И вдруг, как будто из облаков, посыпались немецкие парашютисты – десантники. Кто-то из немцев уже приземлился и вел автоматный огонь по нашим ребятам, практически безоружным и безответным. Гриша посмотрел вверх. Парашютисты планировали прямо на головы бойцам и стреляли на лету. Некоторые из наших ополченцев, пытались отстреливаться, но в итоге, поняв всю бессмысленность этой затеи, побросали винтовки и поднимали руки вверх.
Отделению ничего не оставалось, как сдаться, поднять руки и ждать своей участи. В солдат с поднятыми руками немцы не стреляли, по крайней мере, все так думали. Вокруг слышалась немецкая речь. К горстке наших бойцов подошёл немецкий солдат со «шмайсером» наперевес.
Здоровый, такой «фриц», под два метра ростом. Рожа небритая, жирная. Глаза бесцветные, взгляд мутный, наглый, под почти белыми ресницами. Под каской видны огненно - рыжие волосы, нос орлиный, губы мясистые, грязные от шоколада, пьяный, как говорят русские, в стельку. Форма – рядового солдата, рукава френча закатаны по локоть, руки волосатые, широкие в запястьях, Почему отец так хорошо запомнил его внешний вид? Это был первый немецкий солдат, увиденный им так близко.
Немец подошёл к группе наших бойцов стоящих в ряд, и автоматом показал на Фёдора.
- Ти ест циган! Ком! - И вывел его из строя и поставил метрах в пяти напротив остальных. Немцы не любили цыган и евреев. Федя действительно был похож на цыгана, курчавый, чернявый и смуглый. У него брюки между ногами стали мокрыми, - уписался. Такая реакция на страх у Фёдора была с детства. Следующим фашист вывел учителя немецкого языка.
- Ти ест юде! Ком! – И автоматом указал место рядом с Фёдором. А учитель, он же командир отделения, действительно внешне был похож на еврея, кем собственно и являлся. Просто – загадка, каким образом «фриц» узнал, что он еврей?
- Ти ест циган и пулемётчик! – И указал автоматом на кожаный ремень от «Максима». – Ти ест пук, пук, пук! - Ти стреляйт дойче золдатен! Ком! – И перевёл Григория к брату и учителю.
Дальше из слов отца:
- Как только немец навёл на меня автомат, и я увидел отверстие ствола, осознание реальности, куда - то провалилось. Я ничего не слышал и не ощущал. В голове пронеслась вся моя, совсем ещё короткая, жизнь. Если бы немец выстрелил в тот момент, я бы ничего не почувствовал, потому что я уже был в сущности мертвец. Для меня весь окружающий мир стал безразличен, перестал существовать, ничего уже не имело значения. Выстрелит немец сейчас или через минуту, было всё равно. Только дышал я полной грудью. Наполняя лёгкие воздухом, и никак не мог их заполнить полностью. Правду говорят: - перед смертью не надышишься!
