С Еленой мы не шиковали — моя мизерная зарплата к этому не располагала, да к тому же инфляция в Дании росла. Позже оклад мне повысили, и значительно, но пока мы ходили с супругой по магазинам, смотрели на дорогие вещи и прикидывали, что бы мы купили, если бы вдруг разбогатели. Однако больше, чем невозможность приобрести то, что хочется, меня стало удручать поведение Елены, которое можно было охарактеризовать как отсутствие всякого интереса к домашнему очагу. Став еще большей феминисткой, она не желала готовить еду, убирать квартиру и повела себя совершенно непостижимым для меня образом. К примеру, в ее комнате всегда царил хаос: одежда валялась на полу; она не пыталась прибраться хотя бы в гостиной. Стоило мне сделать ей замечание, как она тотчас его парировала типично феминистскими заявлениями, мол, у женщин есть более приятные занятия, чем домашнее хозяйство. Кроме того, у нее появилась страсть к накопительству, и то, с каким рвением она принялась экономить деньги, меня страшно поражало. Трясясь над каждой кроной и ничего не приобретая для дома, она с легкостью необыкновенной выкладывала огромную по нашим меркам сумму на замшевое пальто или какие-нибудь изысканные туфли. (Она считала, что у нее слишком короткие ноги, и всегда ходила на высоченных каблуках.) В семидесятых годах, во время нашей второй командировки в Данию, эта ее страсть обрела совсем уже немыслимые формы.
В пику Елене в качестве невинной формы протеста я стал заниматься на кулинарных курсах и находил это занятие приятным и полезным. Большинство из тех, кто их посещал, уже имели хотя бы самые элементарные навыки, тогда как мне приходилось постигать поварскую науку с азов. Вспомнив, что в Москве у меня огромное количество ценных книг, обветшалых и растрепанных, я стал еще обучаться и мастерству переплетчика. Мой отец не раз говорил мне, что профессия переплетчика весьма увлекательная, и только теперь я понял, что он был абсолютно прав.
Вскоре после переезда в новую квартиру нас с Еленой пригласила на ужин одна датская чета — полицейский с супругой, одаренной художницей-любительницей, занимавшейся копированием с картин известнейших живописцев. Я работал над его раскруткой по двум причинам: во-первых, он выполнял кое-какие обязанности в порту, а во-вторых, я рассчитывал с его помощью завязать полезные знакомства. Наступил момент, когда я почувствовал, что этот полицейский сам меня раскручивает. Что-то подсказало мне, что он выманил нас с Еленой из дома, чтобы в наше отсутствие сотрудники службы безопасности смогли установить в нашей квартире «жучки». Поэтому перед выходом из дома я капнул в зазор между дверью спальни и косяком немного клея.
Вернувшись домой, я обнаружил, что застывшая капля клея не только повреждена, но и сама дверь распахнута настежь. Сомнений не оставалось — к нам в квартиру наведывались незваные гости и отныне все, о чем будет говориться в нашей квартире, станет известно датской разведслужбе. Несколько лет спустя я узнал, почему наша дверь была оставлена открытой: во время визита сотрудников спецслужб черный кот, любимец Елены, сумел проскочить на балкон и выбежать на лестницу. После хлопотной погони за животным и водворения его в дом они, в спешке покидая квартиру, забыли закрыть злополучную дверь.
Вскоре Елена, весьма поднаторевшая к тому времени в датском языке, занялась делом, которое пришлось наконец ей по душе, — стала работать на пункте подслушивания, установленного КГБ для перехвата радиосигналов датской службы безопасности. В ее задачу входило прослушивание записей, сделанных до обеда. Как правило, она приступала к работе после полудня и занималась пленками, на которых фиксировались разговоры датских контрразведчиков, следивших за нашими дипломатами, сотрудниками КГБ и ГРУ, во время их перемещений по городу. Часто датчане и не подозревали, что их подслушивают, говорили открытым текстом, и тогда каждое их слово становилось достоянием наших разведчиков. По тексту записанного разговора Елена должна была оценить, насколько серьезно велась слежка за сотрудниками нашего посольства, и определить, сколько машин у каждого из них на хвосте. В целях конспирации датчане дали всем клички. Наш посол, к примеру, числился у них под именем Бонд, скромное прозвище, которое в переводе с датского означало «крестьянин». Да он, собственно говоря, внешне и походил на него, хотя был интеллигентным и высокообразованным человеком. "Мне же присвоили кличку Гормсен, или Дядя Гормсен. Елена частенько слышала, как датчане оповещали друг друга: «Дядя Гормсен направляется туда-то». По этим фразам я мог определить, какая тактика слежки за мной применялась — ехали ли они за мной по параллельным улицам, сидели ли у меня на хвосте и так далее.
Иногда ей приходилось слушать их разговоры напрямую, и порой это приводило к самым неожиданным последствиям. Однажды один наш агент направлялся из Голландии в Данию на конспиративную встречу с Борисом, сотрудником КГБ. Встреча должна была состояться за ужином в ресторане на берегу залива в двадцати километрах от центра Драгора, небольшого городка, расположенного на острове Амагер. Было около семи вечера, когда Елена вдруг услышала оживленные переговоры датчан — было совершенно очевидно, что они висят на хвосте либо у голландского агента, либо у сотрудника нашего посольства.
Супруга тотчас сообщила об этом дежурному кагэбисту. Тот вместе с Еленой, вслушавшись в разговор датчан, сидевших в машинах, и тех, кому они докладывали, понял, что ведут агента из Голландии. Скорее всего, датская контрразведка вышла на его след по наводке западногерманской или голландской разведки.
Требовалось срочно принять необходимые меры. Предполагалось, что после ужина агент выйдет из ресторана к своей машине, возьмет из нее то, что привез с собой для передачи, отдаст нашему сотруднику, а тот вручит ему деньги. Теперь, в сложившейся ситуации, допустить этого было никак нельзя. Анатолий Серегин, дежурный офицер, срочно связался с Зайцевым и доложил обстановку. Тот мгновенно принял решение, и Серегин, сев в машину, в считанные минуты оказался на дороге, ведущей в сторону Драгора. Для отвода глаз он захватил с собой рыболовные снасти. Вместе с Сашей, профессиональным водителем, Серегин должен был прервать встречу в ресторане и спасти Бориса и агента от неминуемого ареста.
Через двадцать минут они добрались до залива и, чтобы дезориентировать наверняка преследовавших их датчан, спустились к воде и закинули удочки. Через некоторое время Серегин послал водителя в ресторан, чтобы его увидел Борис. Он рассчитывал, что сотрудник посольства, хорошо знавший водителя, сразу же поймет: произошло что-то экстраординарное и надо срочно уходить. Борис же, заметив вошедшего, а затем вышедшего из зала Сашу, удивился, но продолжал сидеть за столиком. Тогда водитель через несколько минут снова вошел в ресторан и, прервав разговор Бориса с агентом, сказал ему: «Извини, Боря, но тебе надо срочно ехать домой — твой сын серьезно заболел».
