Ознакомительная версия.
Глава одиннадцатая. Изгнание
Лавина газетных статей о Григории Распутине привела императора в ярость. Он приказал недавно назначенному министру внутренних дел Макарову принять «решительные меры к обузданию печати».
«Первое ясное проявление неудовольствия Государя на кампанию печати против Распутина проявилось в половине января 1912 года, — вспоминал Коковцов. — Мне приходилось в ту пору постоянно видаться с Макаровым, чтобы уславливаться об организации выборов в Государственную думу… Я застал его в очень угнетенном настроении. Он только что получил очень резкую по тону записку от Государя, положительно требующую от него принятия „решительных мер к обузданию печати“ и запрещение газетам печатать что-либо о Распутине. В этой записке была приложена написанная в еще более резких выражениях записка о том же от 10-го декабря 1910 г. на имя покойного Столыпина, прямо упрекавшая последнего. Макаров буквально не знал, что делать. Я посоветовал ему при первом же всеподданнейшем докладе объяснить Государю всю неисполнимость его требований, всю бесцельность уговоров редакторов не касаться этого печального места и еще большую бесцельность административных взысканий (запрещение розничной продажи и т. п.), только раздражающих печать и все общественное мнение и создающих поводы к разным конфликтам с Правительством и, наконец, полнейшую безнадежность выработки такого законопроекта о печати, о котором мечтали наши крайние правые организации и который должен был облечь Правительство какими-то сверхъестественными полномочиями.
Я предварил его, что Государь уже заговаривал со мною об этом, и я высказал Ему тогда же все эти мысли. Если бы доклад Макарова встретил недружелюбный прием, а тем более резкий отпор, я советовал ему просить об увольнении от должности».
Печать обуздали. Министерство внутренних дел настоятельно посоветовало редакторам российских газет и журналов ничего более о Григории Распутине не печатать. Вдобавок по распоряжению Главного управления по делам печати номера газет со статьей Новоселова были конфискованы, а редакторы «Голоса Москвы» и «Вечернего времени» привлечены к ответственности.
Императорская чета облегченно вздохнула, но не тут-то было. Раскручивался новый виток скандала вокруг Григория Распутина.
Фракция октябристов, возглавляемая Гучковым, тут же внесла в Думе запрос министру внутренних дел. В запросе у министра спрашивали, известно ли ему, что российской прессе запрещено писать о Распутине, известно ли, что в противном случае тиражи газет конфискуются, как это было в Москве, и если известно, то какие меры приняты им к восстановлению порядка — возвращению печати обещанных ей свобод.
Совершенно неожиданно для себя и совершенно не желая того, Григорий Распутин оказался вовлеченным в конфликт с Государственной думой. Он дал телеграмму царям: «Миленькаи папа и мама! Вот бес-то силу берет окаянный. А Дума ему служит: там много люцинеров и жидов. А им что? Скорее бы Божьяго помазаннека долой. И Гучков господин их прихвост клевещет, смуту делает. Запросы. Папа, Дума твоя, что хошь, то и делай. Какие там запросы о Григории. Это шалость бесовская. Прикажи. Не какех запросов не надо. Григорий».
В 1912 году российскому императору было трудно приказывать Думе. Порой — совсем невозможно.
«Неблагополучно в нашем государстве. Опасность грозит нашим народным святыням. Безмолвствуют иерархи, бездействует государственная власть. И тогда патриотический долг прессы и народного представительства — дать исход общественному негодованию», — ораторствовал Гучков.
«Газеты разнесли по всем уголкам России факт запроса Государственной Думы о Распутине, и вокруг его имени стали громоздиться всевозможные легенды и грязные инсинуации, зачастую далеко не соответствующие истине и дискредитирующие Престол… Это был очень неосторожный шаг Государственной Думы; первый раз законодательная палата затронула в своем запросе интимную сторону жизни царской семьи и этим невольно заронила в сердцах некоторых кругов России тень недоверия, неуважения к монарху. Надо удивляться, как Председатель Думы М. В. Родзянко, принадлежа к центру, не учел этого и не принял со своей стороны должных мер, чтобы предотвратить это нежелательное явление», — считал генерал Джунковский.
29 января Николай II поручил председателю Совета министров Коковцову, министру внутренних дел Макарову и обер-прокурору Священного Синода Саблеру принять меры к скорейшему прекращению шумихи, поднятой вокруг Распутина. «Тут впервые я оказался уже открыто пристегнутым к этой печальной истории», — замечает Коковцов.
Бюрократ и чинуша Коковцов любил спокойствие и стабильность. Ни того, ни другого скандал вокруг Распутина не обещал. Скорее — совсем наоборот.
После недолгого совещания триумвират счел единственным выходом из создавшегося положения скорейший отъезд Григория Распутина домой, в Покровское. Не на время, а навсегда.
Решение было принято, оставалось уговорить императора и самого Распутина. К Григорию отправили Даманского, совсем недавно по протекции старца назначенного товарищем (заместителем) обер-прокурора. Тяжкую миссию переговоров с императором возложили на министра двора барона Фредерикса.
«В тот же вечер, около 12-ти часов мы поехали с Макаровым к Фредериксу, — вспоминал Коковцов. — Саблер отказался нас сопровождать, сказавши, что его ждут с нетерпением его друзья, желающие узнать результаты нашего совещания.
С Бароном Фредериксом наша беседа была очень коротка. Этот недалекий, но благородный и безупречно честный человек хорошо понимал всю опасность для Государя Распутинской истории и с полной готовностью склонился действовать в одном с нами направлении. Он обещал говорить с Государем при первом же свидании, и Макаров и я настойчиво просили его сделать это до наших очередных докладов, — Макарова в четверг, а моего в пятницу, так как к его докладу Государь отнесется проще, чем к нашему, будучи уже раздражен, в особенности против Макарова, за его отношение к печатным разоблачениям, и, несомненно, недоволен и мною за то, что я высказал Ему еще ране те же мысли по поводу мер воздействия на печать.
В воскресенье 1-го февраля вечером Бар. Фредерикс сказал мне по телефону по-французски: „Я имел длинный разговор сегодня; очень раздражены и расстроены и совсем не одобряют нашу точку зрения. Жду Вас до пятницы“.
Я приехал к нему в среду днем и застал старика в самом мрачном настроении. В довольно бессвязном пересказе передал он мне его беседу, которая ясно указывала на то, что Государь крайне недоволен всем происходящим, винит во всем Государственную Думу и, в частности, Гучкова, обвиняет Макарова в „непростительной слабости“, решительно не допускает какого бы то ни было принуждения Распутина к выезду и выразился даже будто бы так: „Сегодня требуют выезда Распутина, а завтра не понравится кто-либо другой и потребуют, чтобы и он уехал“».
Ознакомительная версия.
