Ознакомительная версия.
Мы спим, господа, и не чувствуем, что все углы дома уже охвачены огнем. И у нас есть лишь еще несколько секунд, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Проснитесь, спящие! Пробудитесь, евреи! Евреи, пожар!»
Парни со смехом говорили, что р. Лейб хочет выдать за меня свою дочь Этель, которая была примерно моего возраста, такая же красивая, как ее мать, стеснительная и чувствительная, как отец, и, как говорили, очень умелая хозяйка, фактически выполнявшая обязанности своей больной матери. Это подтверждалось тем, что р. Лейб очень хотел ввести меня в семейство, которое готовилось к отьезду в Америку. Р. Лейб уже давно решил уехать: он сказал мне об этом в одной из наших первых бесед. Он считал положение евреев в России безнадежным. В черте оседлости они погрязли в нищете. И не верится, что положение улучшится. Он хочет вовремя спасти себя и свою семью из «Содома и Гоморры». Через несколько дней после праздника Симхат Тора 5661 (1900) года, когда мне перестали платить пособие, р. Лейб пришел в бейт-мидраш, чтобы поговорить со мной. В тех кварталах, где находился «молельный дом на горе», я впервые участвовал в народном еврейском веселье. В тот праздник в бейт-мидраше исполняли «Ты избрал нас» на новую мелодию. Мелодия разожгла народ, и танцы не прекращались допоздна. А через несколько дней, поздним вечером, когда глубокая тишина была разлита по улицам и мы были погружены в беседу, вдруг раздалась песня. Пьяные крестьяне пели ее прямо под окном, рядом с местом, где мы сидели. А вслед за песней, которая привела нас в трепет, – дикий хохот… Мы содрогнулись. Я сказал: «А это ведь тоже песня «Ты избрал нас», только в их стиле. В ее напеве отражается образ народа». Р. Лейб посмотрел на меня ошарашенно, встал, потрясенный, и обнял меня: «Уже давно я хотел тебе предложить это и все время колебался. А сейчас время пришло. Поехали с нами в Соединенные Штаты! Я тебя беру с собой, только никто не должен знать об этом. Тебе сейчас ничего не понадобится для этого. Потом ты сможешь мне отдать все, что я тебе одолжу. Для таких людей, как ты, здесь нет будущего! Если даже р. Хаим-Озер, великий мудрец, смог найти в тебе «изъян» – чего же ждать от остальных! А в Америке тебя ждет большое будущее!»
Эти преисполненные волнением слова проникли мне в самое сердце. Через несколько секунд намеренного молчания я поблагодарил его, но сказал, что не могу принять его предложение. Если я покину Россию – то только для того, чтобы уехать в Эрец-Исраэль. Для таких, как я, именно там место, и все мои устремления с самого детства – это совершить алию в Эрец-Исраэль и быть достойным этого. «Это обет?» – спросил р. Лейб. – «Обет и клятва». С нами не было никого во время разговора, однако на следующий день все узнали, что р. Лейб предложил взять меня с собой в Америку, однако я, как сионист, сказал, что поклялся уехать в Эрец-Исраэль! Мы предположили, что в бейт-мидраше был кто-то из учеников, который подслушал нас и рассказал услышанное, сильно приукрасив.
Несмотря на то что у р. Лейба в тот год было много забот и тревог – подготовка к отъезду, передача дел, болезнь жены и прочая – он никогда не забывал обо мне. Он заботился обо мне как мог, справлялся о моем здоровье, старался помочь и ободрить. Он знал, что к Хануке 5661 (1900) года я планировал завершить изучение Талмуда, и здесь впервые в жизни мне удалось осуществить свой замысел полностью. Он также знал о моем одиночестве, о том, что у меня нет друзей и близких приятелей. И вот в Хануку вся его семья собиралась на блины. Пригласили меня, двух ребят, которые учились со мной в Тельши, а также Шломо Вайнштейна, моего второго приятеля из Шнипишек, – за столом очень деликатно и скромно было объявлено, что блины посвящены и еще одному «событию» – тому, что я завершил изучать Талмуд…
Закончив изучать шесть частей Талмуда, я приступил к изучению законоучителей, и р. Лейб напоминал мне каждый день, что до отъезда в Америку он хочет убедиться в том, что я получил диплом раввина. «Быть может, – говорил р. Лейб, – ты решишь поехать в Америку. А диплом раввина откроет перед тобой все двери! Это профессия. Имеет смысл начать с этого, даже если потом ты захочешь заниматься чем-то другим. Но просто ученый талмудист – даже если он крупнейший знаток Талмуда – он в Америке никто: они в этом ничего не понимают». Однако получить диплом было уже не так-то просто: о «парне с Полтавы» в раввинских кругах знали, что он «с изъяном», и р. Ашер, а еще яснее – р. Лейб объяснили мне, чтобы я выкинул из головы мысль получить посвящение в раввины от какого-либо раввина в Вильно. Быть может, р. Шломеле согласился бы, но и это сомнительно; тем более что р. Шломеле болен, и до него сложно добраться. А если он услышит про «изъян», то даже и слушать об этом деле больше не захочет…
Тем не менее р. Лейб привлек на мою сторону р. Шимона, «владельца скобяной лавки», – состоятельного бездетного еврея, известного талмудиста и еще более известного скрягу, который был грозой для раввинов и глав йешив. Р. Шимон познакомился со мной, именно он дал свое имя обществу по изучению Рамбама; он сам участвовал в занятиях и даже вносил свою лепту в ту небольшую сумму, которая выплачивалась мне обществом. Это было чем-то вроде демонстрации хорошего отношения ко мне в узком, но влиятельном кругу. Он также обратился – по предложению р. Ашера, который хотел таким образом помириться с р. Шимоном, – с письмом к р. Ашеру и попросил его высказать мнение обо мне. Мол, поскольку к нему обратились с вопросом обо мне, и, по его мнению, я являюсь «прекрасным знатоком Рамбама и мидрашей», – однако он не считает себя вправе свидетельствовать в месте, где есть раввины гораздо более великие, чем он, и поэтому он просит рава высказать мнение обо мне. Р. Ашер ответил ему длинным письмом, где много хвалил меня, называл большим знатоком Талмуда и ранних законоучителей, признал за мной острый ум и умение проникать в глубину галахических установлений; однако заключил, что обо мне можно сказать: «Он состоялся как мудрец, но не состоялся как раввин». В последнем высказывании была двусмысленность: во-первых, констатация факта отсутствия у меня полномочий раввина и, во-вторых, мнение, что мне не нужно их давать. Несмотря на это, письмо мне помогло. В то время в Вильно происходили встречи и собрания раввинов, и р. Шимон сблизил меня с несколькими из них. В результате у меня оказалось с полдюжины писем-посвящений в раввины: «полномочен судить по Торе и выносить галахические решения». Из тех ребе, с которыми я общался, наибольшее впечатление на меня произвели двое; один из них – р. Мардехай Розенблат{372}, ошмянский раввин, автор книги «Хадрат Мардехай», нововведений к заключительным частям шести разделов Талмуда и к «Шеелот ве-тшувот». Он попросил, чтобы я описал ему случаи, когда нужно принудить мужа развестись со своей женой, а также случаи, в которых разрешено обращаться в нееврейские правительственные учреждения, – и ставил передо мной другие проблемы и вопросы. Потом он проэкзаменовал меня по «Йоре деа», основной упор делая на законы о трефном и изъянах в легких у животного. Все вопросы и проблемы были двусмысленны – вероятно, он знал, что обо мне говорили «старательный юноша, но с изъянами», и старался проверить меня. Мои ответы его полностью успокоили, потому что они лишь на первый взгляд касались Галахи, но при этом мне удалось сказать, что иногда знатоки оказываются не так уж сведущи относительно качества изъянов и действуют вопреки судебному постановлению, которое обязывает «остерегаться и проверять спокойно», и это правило обязательно даже для резников, и некрасиво мудрецам быть среди тех, кто «мнет рукой» изъяны. Раввин очень долго проверял меня по галахот, касающимся трефного, а потом сказал, что не нашел во мне изъяна…
Ознакомительная версия.
