— Иван Николаевич! — решительно обратился к нему нарком. — Изложите все ваши доводы в письменном виде, приложите свои расчеты и НКПС выскажет свою точку зрения на заседании СТО. Ведь Ленин свою записку заканчивает вопросом: «Как иначе бороться с кризисом»?. Вот мы и представим свои соображения…
Оставшись один, Дзержинский писал Ленину:
«4 мая 1922 г.
Владимир Ильич!
При сем ведомственная справка на Ваш запрос. К сожалению, составили ее слишком длинной. Резюмирую ее здесь вкратце.
Полное закрытие части дорог ставилось нам Госпланом как задание для разработки, но после детальных расчетов нельзя было этого принять…»
Сжато изложив содержание справки, нарком снова задумался над последними словами ленинской записки; «Как иначе бороться с кризисом?». Затем продолжал писать:
«Теперь о нашем кризисе. Несмотря на очень тяжелое положение, мне кажется, что мы выдержим, если партия обратит внимание на транспорт и не будет переставать за ним следить. НКПС и все местные управления дорог — это бюрократические, замкнутые, неподвижные, проникнутые рутиной аппараты. Наши комиссары — это не пионеры сейчас, не хозяйственники, а бывшие бойцы на фронте, совершенно не приспособленные к хозяйственной работе. Необходимо нас перетряхнуть, а саму работу сделать центром внимания и пустить к нам тех, кто больше всего заинтересован в транспорте… Нами намечена колоссальная реформа, но она останется на бумаге, если в транспорт не будут привлечены свежие силы…»
3Дзержинский обедал в столовой Совнаркома. Машинально подносил он ложку ко рту и ел, думая о чем-то своем, как вдруг его внимание привлек шумный разговор, доносившийся из угла зала, где сидел Луначарский. Речь шла о новой постановке Большого театра.
«Спорят о премьере, а я и старых постановок почти не видел», — думал Дзержинский. Вдруг услышал громкий возглас:
— Феликс Эдмундович! А я и не заметил, как вы вошли… Лавируя между столиками, к нему пробирался Семашко, держа в одной руке тарелку с котлетой, а в другой — стакан жидкого киселя.
«Снова какая-нибудь эпидемия вспыхнула на железных дорогах», — подумал Дзержинский, но Семашко, усевшись напротив него, неожиданно спросил:
— Что там у вас за серьезный конфликт в НКПС?
Феликс Эдмундович настороженно посмотрел на него:
— Какой конфликт вы имеете в виду?
— Понятия не имею, — ответил Семашко. — Я хотел вас об этом спросить. 24 июня в качестве наркомздрава я присутствовал на консультации профессоров у постели Ленина…
— Скажите, как его состояние?
— Теперь лучше, но Владимиру Ильичу пока еще запрещено читать газеты и книги, разговаривать на политические и деловые темы. И вы, конечно, представляете, как это его угнетает… Но разве Ленин может не думать, не волноваться, не тревожиться по поводу партийных и государственных дел? И тут врачи бессильны…
— Тут никто не властен над ним, — печально заметил Дзержинский.
— Так вот, — продолжал Семашко, — до начала консилиума дежурный врач рассказал мне, что ночь на второе июня Владимир Ильич провел плохо. Его мучил какой-то кошмар, он проснулся и затем долго не мог уснуть. Утром неохотно говорил об этом и вскользь упомянул о каких-то интригах в НКПС.
— Что вы говорите! — взволнованно воскликнул Дзержинский.
— Вскоре начался консилиум и мой разговор с доктором прервался. После врачебного осмотра Владимир Ильич обратился к профессорам: «О делах говорить не буду, но разрешите только три вопроса предложить Николаю Александровичу Семашко». Профессора разрешили. И Владимир Ильич спросил меня о видах на урожай, о конференции в Гааге и о конфликте в НКПС. На первые два вопроса я ответил, а вот по третьему — ничего не мог сказать… Тогда Ленин поручил мне передать в ЦК партии его мнение — о необходимости быть очень осторожными на переговорах в Гааге, а также обязательно уладить конфликт в НКПС. При этом Владимир Ильич добавил: «У меня даже в начале болезни ночью кошмар был из-за него, а врачи думали, что это галлюцинация…».
Дзержинский был потрясен этим рассказом.
— Почему вы молчите, Феликс Эдмундович?
— Меня так поразило ваше сообщение…
— А в чем все-таки суть конфликта? Ведь Владимир Ильич может меня снова спросить о положении в наркомате путей сообщения…
— Дело вот в чем. За два месяца пребывания в Сибири я своими глазами увидел, в чем основные беды железных дорог. В докладе Центральному Комитету предложил коренную реформу управления транспортом. Но большинство членов коллегии НКПС встретило мои предложения в штыки. Они написали свои возражения в ЦК… И около двух месяцев я не собирал коллегии. ЦК партии одобрил мои предложения, утвердил новый состав коллегии, помог нам партийными кадрами. Реформу начали проводить в жизнь. Так что конфликт в основном улажен…
— А почему вы говорите «в основном»? Значит, еще не полностью?
— Видите ли, руководство профсоюзом транспортников — Цектран выступало и еще продолжает выступать против реформы… Но я смотрю на положение оптимистически. Вскоре соберется профсоюзный съезд транспортников, и я не сомневаюсь, что он поддержит усилия НКПС, одобрит намеченные нами пути восстановления транспорта и выберет новое, более дальновидное руководство профсоюзом… Когда увидите в Горках Владимира Ильича, успокойте его, скажите, что конфликт в НКПС улажен.
* * *
— Пришел доложить вам, Феликс Эдмундович, что за последнее время на местах участились случаи незаконных действий агентов железных дорог, — сообщил Благонравов на очередном приеме у наркома.
— Много жалоб получено?
— Нет, я сужу по материалам транспортного отдела ГПУ.[23]
— А почему нет жалоб от пассажиров и клиентов?
Благонравов пожал плечами:
— В довоенное время на станциях и пристанях были жалобные книги, ну, а в годы войны не до них было…
— Надо их восстановить, — распорядился Дзержинский, — вам следует продумать порядок рассмотрения заявлений, поступающих от граждан. В управлениях дорог и в НКПС кто-то должен за этим следить. Полагаю, что есть смысл создать специальные бюро жалоб…
— Я тоже так думаю, — сказал Благонравов. — Хорошо бы вам призвать население и железнодорожников бороться со злоупотреблениями…
— Подготовьте такой приказ, — одобрил нарком. — Закончить его надо бы так: «Всем работникам железнодорожного и водного транспорта республики без исключения вменяю в непременную обязанность твердо помнить и неуклонно проводить в жизнь лозунг: „Транспорт для граждан, а не граждане для транспорта“». Нужно, чтобы все это усвоили и осознали… Теперь скажите мне, я еще вчера хотел вас об этом спросить — закончено ли следствие по делу «Трансуниона»?
