Опросы общественного мнения показывали неуклонное падение его рейтинга. Первые месяцы пятилетнего срока Олланда напоминали череду воздушных ям. Он всегда хвалил мое политическое чутье. Теперь каждый вечер, когда мы оказывались вместе, я пыталась объяснить ему, что, на мой взгляд, идет не так в сфере пиара и политики. Он слушать не желал ни о каких промахах. Замыкался в себе, раздражался. Показатели снижались быстро и существенно. Все портила картина тотального дилетантизма, как и просчеты, следовавшие один за другим. По мнению Франсуа, в Жан-Марке Эро, которого он сам сделал премьер-министром, соединились все мыслимые и немыслимые недостатки. Плюсом была только лояльность. Но хоть кто-то удостоился его милости? Ни разу такого не слышала – только критику в адрес всех и каждого.
Когда он заговорил о Мануэле Вальсе, министре внутренних дел, которого он прочил на место Жан-Марка Эро, я ему сказала:
– Ты прекрасно знаешь, что, взяв на этот пост Вальса, ты передаешь ему и машину, и ключи от нее. Он сразу сообразит, что с ними делать. Если в 2017 году ты окажешься в слабой позиции, он инициирует первичные выборы и выставит свою кандидатуру.
– Если я окажусь в слабой позиции, то вообще не пойду на выборы.
– Нет, ты соберешься с силами: во время кампании ты был великолепен.
Я продолжала в него верить.
Бывали вечера, когда я принимала правильные решения. Обещала себе не обсуждать с ним проблемы минувшего дня. Искала приятные темы и не находила, а потому либо молчала, либо говорила о чем-то обыденном. Бесполезно: он брал инициативу в свои руки и ругал советников или министров. Он потерял проницательность и трезвость ума, которые прежде были его сильной стороной. И не понимал, что происходит.
Моя ошибка состояла в том, что я тогда не почувствовала, что он нуждается совсем в другом. Что он в замешательстве и ему необходимо утешение и нежность. Ему приятнее – и, разумеется, легче – было найти убежище в объятиях актрисы, которая говорила, что он “неземной”, и пожирала глазами, словно влюбленная девчонка.
Переход от феерии избирательной кампании к суровой атмосфере власти – тяжелое потрясение. Как-то субботним вечером мы сидели в “Ла-Лантерн” и смотрели запись концерта Джонни Холлидея на “Стад де Франс”. Я перехватила застывший взгляд Франсуа. И догадалась, о чем он думает.
– Тебе этого не хватает, правда?
Он улыбнулся и кивнул. Мы оба знали, о чем идет речь. Мне довелось освещать не одну избирательную кампанию, и я сопровождала Франсуа на многие митинги: общение с народом, бурные возгласы, смешки и ропот в зале, его голос, который ласкает и пленяет, язык жестов… Я одна из немногих журналистов, а порой и единственная, сопровождавшая его в начале пути. Мне никогда не надоедали его речи. Когда наше содружество превратилось в любовь, он прямо со сцены отправлял мне устные послания, понятные только мне одной.
В Елисейском дворце Франсуа не делал различий между теми, кто был с ним рядом ради него и ради блага государства, и теми, кто примкнул к нему ради карьеры или чтобы использовать его влияние. В частности, я опасалась Акилино Мореля. “Специальный советник” оказался человеком специфическим. Мы с ним перестали контактировать. Не переставая руководить кампанией соперника Франсуа на первичных выборах, он заявился на улицу Коши и стал торговаться… Терпеть не могу двуличия.
Как только Франсуа избрали, Морель стал готовить для него речи, вернее наброски речей. Несколько раз во время избирательной кампании Франсуа устроил ему разнос в моем присутствии у нас дома. Акилино обиделся и теперь вымещал на мне свою злость.
Едва переступив порог Елисейского дворца, он занял самый красивый кабинет, закрепил за собой самую красивую машину и стал вести себя как вельможа. Мне несколько раз сообщали о его поведении, в частности в отношении меня. В итоге я поделилась с Франсуа, но тот только отмахнулся:
– У тебя есть доказательства?
– Нет, только свидетельства.
Этого ему показалось недостаточно.
В январе я из Дворца уехала, доставив радость Акилино Морелю. Он даже отредактировал коммюнике в восемнадцать слов о нашем расставании, придав ему оттенок холодного презрения. В мае, когда его вынудили подать в отставку, я тоже обрадовалась. Этот любитель эксклюзивной обуви сам себя загнал в ловушку. Никто больше не придет к нему ее чистить. Его одолело тщеславие.
Когда история с Морелем[34] выплыла наружу, в Елисейском дворце меня уже не было. Но хотя мы с Франсуа расстались, я с беспокойством предупредила его о последствиях. Он полагал, что все это несерьезно.
– Ты можешь по-прежнему закрывать глаза на Мореля, как и на твоего министра бюджета, который держал тайные счета за границей, – последствия будут примерно одинаковы.
Он ответил, что это просто пустые разговоры.
– Если, по-твоему, вызывать чистильщика обуви в Елисейский дворец – это пустые разговоры, значит, ты сильно изменился. Я уж не говорю про деньги фармацевтических компаний.
Наверное, не я одна предостерегала Франсуа, потому что он наконец все понял, и Акилино Морель в один день покинул Елисейский дворец.
В деле о тайных счетах за границей, которые принадлежали министру бюджета, ответственному за борьбу с нарушениями налогового законодательства, президент тоже ничего особенно не усмотрел. А между тем это был тот редкий случай, когда я несколько раз пыталась отстоять свою позицию сразу после появления первых же статей в прессе. Напрасно, он ничего не хотел слышать. И задал мне все тот же вопрос:
– У тебя есть доказательства?
Нет, конечно, откуда у меня доказательства? Зато я все вижу и помню. Первый тревожный сигнал прозвучал несколько лет назад. Я тогда вела политическую передачу на телевидении и с изумлением наблюдала за тем, какие номера он выкидывал перед Марин Ле Пен, лидером крайне правой партии. Мы с коллегами были потрясены: депутат-социалист держался с ней почтительно, как подросток с голливудской звездой. Что-то тут явно было не так. И когда журналисты узнали, что его счет в Швейцарии был обнаружен другом семьи, адвокатом крайне правых взглядов и ближайшим сторонником Марин Ле Пен, головоломка сложилась.
Я читала статьи, слушала его оправдания, но чувствовала какую-то фальшь. Однажды в декабре, когда в воскресенье мы обедали у Вальсов, разговор зашел о министре бюджета и его счете в Швейцарии.
– Какой ужас для него, он сон потерял, – заметил Вальс.
Я ответила ему в тон:
– Потерял сон, значит, совесть не чиста.
– При чем тут это? Задето его достоинство.
