За вечерним чаем зашел разговор о том, что всех людей можно разделить по типам, характеру, жизни и поступкам, отнеся их к тому или иному писателю. Мы стали тут же за столом разбирать общих знакомых. Общим мнением нашли, что Гоголь-Яновские написаны Салтыковым-Щедриным, Мотовиловы — Гоголем, Греч — Гончаровым.
— А кто написал наших Мещерских? — улыбаясь, спросил Ричард.
— Ну конечно, Достоевский, — почти грустно ответил Виталий.
Молодой профессор Т. покачал головой, и на его лице промелькнуло то выражение, которое у меня всегда ассоциировалось с шуршащей сутаной иезуита.
— Не-е-ет, — тихо протянул он, — Мещерские с некоторых пор живут такими красочными приключениями, что над их домом теперь невидимо реет герб самого маркиза Рокамболя!..
От этих слов вся кровь бросилась мне в голову, но я сдержала себя, приняв эту язвительную шутку смехом, однако мама бросилась на него в штыки, и ему пришлось тут же перед нами извиняться.
Итак, благодаря Владимиру нас упрекают в авантюризме. Да, нервная и напряженная атмосфера царит в нашем доме с минуты вселения к нам Владимира. Но все эти господа забывают, что он фактически нас спас, и, не приди он нам на помощь, не сидеть бы им с нами сегодня и не пить чай.
Под влиянием полученного письма мама была очень взвин-ченна, нервна и ссылалась на головную боль, чем заставила всех трех молодых людей быстро после чая откланяться.
Когда Владимир вернулся с концерта, так мама прямо ему заявила, что просит его оставить наш дом, причем не желает объяснять причины.
— Вы думаете, что вы уже вне опасности? — спокойно, но насмешливо спросил Владимир. — Едва я уеду, прежние обвинения против вас вступят в силу и вы будете немедленно выселены!
— Ах, значит, в таком страхе вы соображаете нас держать? — воскликнула мама. — У вас не хватит благородства уехать по моей просьбе, оставив официально комнаты за собой и дав нам покой. Очевидно, мне придется говорить и взывать к помощи и порядочности ваших родителей… если у вас ее не хватает.
— Ах так! — вскипел Владимир. — Вы думаете, мои предки (он называл так родителей) для меня авторитет? Я не уеду уже потому, что вы, когда я был вам нужен, использовали меня, а теперь выгоняете, выкидываете ни с того ни с сего…
— Вы бессовестный человек! — И тут мама вдруг горько расплакалась. — Нас с дочерью все могут обидеть, это нетрудно!
— Что вы, что вы! — воскликнул растроганный Владимир. — Не плачьте, я готов все сделать, ведь я люблю Котика и сейчас докажу вам это. Он быстро вышел в кабинет и появился через минуту с бумагой в руке. Это был ордер, выданный ему на наши комнаты.
— Вот, — сказал он, — смотрите! — И, сложив ордер, он разорвал его на наших глазах на несколько частей и бросил в пепельницу. — Теперь я больше не услышу от вас, что вы у меня в руках, но уехать от вас я не могу. Я люблю Котика, не гоните меня. Ордер разорван, возобновить его нельзя, пусть об этом никто не узнает, но пусть это вас успокоит. Давайте помиримся… — И, подойдя, он поцеловал мамину руку.
После этого мама действительно пришла в самое прекрасное расположение духа. Мы мирно разошлись и легли спать.
Е. П. Мещерская — Н. В. Львову
Николай Владимирович! Не удивляйтесь загородной марке. Я заставила Китти тайно от Юдина взять двухнедельный отпуск и увезла ее в наше бывшее Петровское, к моей приятельнице.
Получив Ваше письмо, я чуть с ума не сошла от ужаса! Я решила погибнуть, но выгнать Юдина вон! И что же? Вдруг во время нашего с ним объяснения он взял и разорвал ордер! Таким образом, он развязал мне руки для дальнейших действий. Как только он утром пошел на репетицию, я собрала все его вещи в чемоданы и выставила их в коридор. В чемодан я вложила ему соответствующую записку. Вы уже догадываетесь, какого содержания? Затем, очистив наши комнаты от всех его пожитков, я заперла их и уехала с Китти в Петровское. Что ему остается делать, как не подчиниться? Права свои он сам разорвал, и не враг же он сам себе, чтобы рассказывать кому-либо всю создавшуюся ситуацию?
Мне кажется, что мы навсегда от него отделались, ему ничего более не остается, как выехать от нас.
Что касается Китти, то, поверьте, в семнадцать лет можно ли считать серьезной склонность девичьего сердца?
Не знаю, под какие опасности подставляю я себя и дочь этим поступком, но я готова терпеть что угодно, только бы не видеть его в своем доме.
Я охотно верю в то, что Вы о нем написали, и не собираюсь проверять правильность этой версии, так как не собираюсь выдавать за него мою дочь.
Будем рады через две недели, возвратясь в Москву, видеть Вас снова у нас на Поварской.
Е. П. Мещерская. Дневник Китти
Как стыдно мне за мамин поступок! Воспользоваться минутой великодушия Владимира и вслед за этим выкинуть его за шиворот, как собачонку. Если б она знала, что последует дальше, то никогда бы этого не сделала…
Итак, мама, заставив меня тайно от Владимира взять двухнедельный отпуск, увезла меня в Петровское самым воровским образом.
Мы выехали из Москвы утром.
За окном вагона мелькали, сходились, связывались клубками и, словно черные змеи, расползались в разные стороны дороги, наверное, вязкие и топкие, полные весенней воды, а когда мы вышли на знакомой станции, то весенняя вода заполняла все: рвы, канавы, колеи дороги. Все вокруг шумело, журчало, билось, а навстречу нам неслось несмолкаемое щебетание птиц.
В одном из наших бывших флигелей, теперь занятом больницей (больничным персоналом), мы нашли мать Вали — Наталью Александровну. Целый день прошел в том, что мама рассказывала о Владимире, возмущаясь и захлебываясь, а Наталья Александровна охала, ахала и всплескивала руками. Мама ни на минуту не хотела меня отпустить от себя, заставляя сидеть с ними в комнатах. Она боялась, что Владимир может догадаться, где мы, и приехать сюда. Поэтому каждый раз, когда слышался гудок приходившего из Москвы поезда, они обе многозначительно переглядывались и долгое время, подойдя к окну, смотрели на дорогу, лица их были тревожными. Смотрела на дорогу и я, но только не скрою, что смотрела с совершенно иным чувством. Инстинктивно я ждала Владимира, я знала, что он будет здесь и найдет меня.
Но вот пришел последний поезд из Москвы. Сумерки спустились. Мама с Натальей Александровной успокоились, повеселели и стали хлопотать об ужине.
Наутро я проснулась от солнечных лучей, заливавших ярким светом всю комнату. Мама еще спала, а постель Натальи Александровны была пуста, она ушла в больницу на службу. Быстро одевшись, я вышла на крыльцо. В ярком свете весеннего утра я жадно оглядывала родные места моего детства. Дворец, у которого были выбиты стекла, стоял грустно, заколоченный простыми досками. Статуй не было, их увезли, и по аллеям торчали одни серые пьедесталы. Аллеи парка были теперь дорогами, глубоко изрытыми колеями проезжавших по ним телег…
