Н.П. У Александра Сергеевича в последние годы жизни была очень серьезная драма непризнания: и со стороны власти, и со стороны общества. Что говорить, если в то время Булгарин и Марлинский были куда популярнее Пушкина? А он очень хотел занять место Карамзина как официального историографа Российской империи. Что стоило Николаю Павловичу, если он действительно хотел сохранить Пушкина рядом с собой: пусть даже не из-за его творческого гения, а из-за Натальи Николаевны, – внести определенность в их отношения как царя и подданного? Вместо этого – милостивый допуск в государственные архивы, но без всяких дальнейших обязательств со стороны трона, с одной стороны, и непрерывная череда однообразных унижений: от пресловутого камер-юнкерства в тридцать пять лет и последующего отказа в отставке до выставления на всеобщее посмешище как ревнивого старика-мужа, которому ничего не оставалось, как явно «не по адресу» выяснять отношения с мальчишкой-кавалергардом, – с другой…
Разумеется, он сопротивлялся этому, как мог. В одиночку – против грандиозного государственного механизма Российской империи.
«ДЛ». Ситуация, напоминающая коллизию «Медного всадника».
Н.П. Кстати, не забывайте: перед глазами Пушкина все это время был живой пример «безумца бедного», раздавленного копытами «державного коня», – Петра Алексеевича Чаадаева, и себе он такой судьбы категорически не хотел, хотя ощущал неизбывное духовное родство с этим своим другом-двойником. «Не дай мне Бог сойти с ума…» и «Второй Чадаев, мой Евгений…», – в его творчестве появились далеко не случайно.
Вот, собственно, и все. От себя могу лишь добавить, что Пушкин в конце своей жизни явно не был республиканцем, прекрасно видел все недостатки парламентской демократии, особенно – американского типа. Скорее, в последние годы жизни он выступал искренним сторонником монархии, но – монархии просвещенной, народной, и терпеть не мог реальный романовский абсолютизм – как он его называл, «якобинство на троне», – с полным презрением современных ему российских императоров к достоинству любого человека, независимо от его личных достоинств и заслуг его предков. То есть всего того, что составляло сущность пушкинского аристократизма.
«ДЛ». Спасибо вам, Николай Яковлевич, за беседу. Надеюсь, она будет не последней на страницах «Дня литературы».
Беседу вел Владимир Винников«Все оказалось правдой…»
Вместо послесловия
I
История взаимоотношений книги академика Н.Я.Петракова «Последняя игра Александра Пушкина» и нашего официального литературоведения представляет особый интерес. С одной стороны, она дает представление о тупиковом состоянии современной пушкинистики (как нашей, так и зарубежной, поскольку и те, и другие пушкинисты, в общем-то, в отношении к Пушкину и к главным проблемам его жизни и творчества солидаризировались). С другой стороны, в результате первой же дискуссии по поводу этой книги на свет Божий выплыла новая, дополнительная информация о событиях, происходивших накануне смертельной дуэли Пушкина, – и вся она, так или иначе, подтверждает основные положения «Последней игры». Эта дискуссия, развернувшаяся летом 2004 года на канале ОРТ и на страницах газеты «Русский Курьер», заслуживает интереса еще и потому, что дает представление о методах борьбы наших «дежурных пушкинистов» (выражение Александра Лациса) с пушкиноведческим «инакомыслием» – методах, весьма напоминающих худшие приемы литературной и филологической критики постсоветских лет. Родина должна знать своих героев, и, поскольку книге Петракова суждена долгая жизнь, было бы весьма полезно и с этой точки зрения сделать диспут достоянием широкой общественности.
По этой причине, с согласия Николая Яковлевича Петракова, я принял на себя ответственность и роль составителя этой книги с целью организовать и отчасти прокомментировать материалы дискуссии, как опубликованные, так и оставшиеся лишь подготовленными к печати, но не вышедшие из-за того, что в тот момент «рухнула» сама газета.
История вопроса такова. «Последняя игра Александра Пушкина» вышла в издательстве «Экономика» в 2003 году, но была замолчана нашей пушкинистикой, для которой петраковская трактовка преддуэльных событий означала крах и забвение большинства книг и статей, написанных на эту тему. Потому и я ничего не слышал о ней, и в руки мне она попала только весной 2004-го, благодаря главному редактору пушкинской газеты «Автограф» Галине Георгиевне Сорокиной. Книга произвела на меня сильное впечатление: математик-экономист написал блистательную работу о дуэли и смерти Пушкина, наконец-то расставившую все по своим местам в этой истории, недовыясненность которой породила целую литературу.
Я немедленно получил санкцию в «Русском Курьере» на интервью с Петраковым, встретился с ним, и 28 мая 2004 года, в преддверии пушкинской годовщины, интервью было опубликовано; привожу его с незначительными сокращениями:
В.К: Николай Яковлевич, признаюсь, ваша книга меня поразила. Дело не только в том, что вы пролили свет на одну из самых тайных мистификаций Пушкина и едва ли не завершили истинную картину его дуэли и смерти. Интересно то, что вы ведь экономист, а совершили сенсационное открытие в пушкинистике. Как вам удается сочетать такие разнородные интересы?
Н.П: Так ведь я всю жизнь Пушкиным интересовался. Вот этот шкаф – свидетельство моих интересов: здесь только пушкинистика, причем это все книги, к которым я время от времени обращаюсь. А на даче – такой же шкаф «отработанных» материалов о Пушкине.
В.К.: И что, вы эти оба шкафа изучили? Все книги до единой?
Н.П.: Ну, почти все. Некоторые, те, где я не находил какой бы то ни было информации, прочитал не целиком, «по диагонали», остальные же изучал внимательно, а многие из них прочел не по одному разу. Тем не менее к профессиональным пушкинистам я себя никогда не относил и считаю себя любителем.
В.К.: Вы явно скромничаете. У вас в каждой фразе чувствуется, что за ней стоят знания пушкинских произведений и быта и нравов пушкинского времени и что лишь немногая часть этих знаний – в тексте. Вообще эта работа вполне могла бы стать основой уверенной филологической диссертации. Я понимаю, что академику Петракову нет нужды защищать какую бы то ни было диссертацию, но думаю, что не один филологический факультет счел бы за честь провести такую защиту.
Н.П.: А вот тут вы как раз ошибаетесь! Подозреваю, что сегодня такую защиту не рискнул бы провести ни один ученый совет! И у меня есть основания так думать. Если у нас останется «время и место», я вам кое-что по этому поводу расскажу. Кроме того, должен заметить, что хотя открытие, которое вы имеете в виду, и носит сенсационный характер, все же в моей книге не это главное. Гораздо важнее для меня – да я думаю, и для читателей – было увидеть истинный характер взаимоотношений в «четырехугольнике» Пушкин-Наталья Николаевна-царь-Дантес.
