говорят, она высекла нескольких воспитанниц NN-ского института.
— А заметили вы, mesdames, как трясется ее голова?
— Противная, гадкая! Бедные мы, несчастные мы!
— Зачем умерла наш ангел татап!
— Mesdames! не говорить ей maman, a madame, слышите! никто не смеет говорить ей maman.
— Хорошо, хорошо! — закричали все хором, и заговор был составлен.
Директриса тем временем приняла бразды правления… и начала заводить новые порядки, которые сгоряча не понравились даже и тем, кому они были выгодны, а именно воспитанницам.
Так, напр[имер], она ограничила власть классных дам, отняв у них право суда и расправы, и уничтожила все наказания, вроде снятия передника, заплетения волос на две косы — наказание, называвшееся нитками, от слова natte^ — пришпиливания к платью этикеток с надписями négligente, paresseuse50 и проч., которым подвергали классные дамы, по своему личному благоусмотрению, девиц. Все эти исправительные меры она вывела вон и заменила их так называвшимся рапортом, т. е. книгой, в которую классные дамы обязаны были ежедневно вносить отчет о поведении девиц и свои на них претензии. Форма, в которой это производилось, была по большей части следующая: La conduite des élèves de la 1-re division a été satisfaisante, à I’exception de M-elle N.N. qui a donnée preuve de mauvais caractère, или qui a été paresseuse, négligente51 и проч.
Таким образом, произвол классных дам был обуздан. Рапорты изо всех отделений приносились каждый вечер директрисе дежурными девицами, и на другое утро директриса сама разбирала, в чем дело. Обыкновенно она призывала виновную к себе и говорила ей с глазу на глаз: Eh! bien, та chère, racontez moi comment la chose s'est passée?52
Это давало ей возможность судить о степени виновности девицы и справедливости классной дамы. Если она не усматривала из рассказа ничего особенно дурного, от отпускала со словами: Allez! та chère, et soyez plus sage à l’avenir53. Если вина была действительная, она задавала гонку.
Классные дамы поняли, что при такой системе нельзя давать волю личному раздражению и капризам, и записывали в рапорт редко и лишь тогда, когда действительно стоило; между тем, как прежде, они томили девицу без передника, в натках и в этикетке по целым неделям, в силу личной неприязни или расходившейся злости.
Между тем заговор продолжался. Все попытки директрисы к знакомству и сближению с вверенным ей стадом принимались этим последним с нескрываемой холодностью. «Maman» исчезло с языка воспитанниц и заменилось словом «madame». Классные дамы, сами раздраженные, не делали никаких попыток к увещанию девиц.
Директриса обиделась и заявила о своем неудовольствии классным дамам. Те передали нам и приказали для проформы говорить «Maman». Тогда институтки прибегли к новой уловке; они стали произносить слово «maman» быстро и невнятно, особенным образом комкая его, так что выходило и не «maman» и не «madame», а так, ни то, ни се.
Директрису это укололо в самое сердце. Она призвала классных дам и велела им передать воспитанницам, что если они не хотят называть ее «Maman» и видеть в ней мать, то в таком случае пусть помнят, что она их начальница и не смеют говорить ей иначе как «Votre Excellence»54.
Но мало-помалу дело обошлось. Институтки раскусили, что новые порядки гораздо неприятнее для властей, чем для них, и оценили новую директрису по достоинству. Особенно послужило в ее пользу следующее обстоятельство, случившееся в 1-м отделении.
Незадолго перед тем умер один из самых популярных учителей, учитель географии и истории Б[унин]. Для истории был приглашен новый учитель Z.55. Географию же поручили учителю 2-го отделения N.N.
Надо знать, что учителей по одному и тому же предмету бывало всего несколько, и одни считались институтками первостепенными, а другие — второстепенными. На чем основывалось такое понятие и было ли оно справедливо — не знаю. Знаю только, что у институток твердо засело в голове, что учителя 4-го и 1-го отделений, из которых многие преподавали и во 2-м, лучше, умнее и ученее учителей других отделений. Итак, назначение этого учителя показалось обидой. Устроился против него заговор и был немедленно приведен в исполнение.
Вот в назначенное время входит учитель в класс, в сопровождении инспектора, маленького, толстенького человечка в черном парике и с кругленьким брюшком56. Инспектор этот был добряк и, говорят, большой учености человек, известный математик. Он был не без странностей, между прочим, всегда рекомендовал какую-то особенно прекрасную помаду для волос, которая удивительно как укрепляет волоса, и при этом указывал пальцем на свой парик как на доказательство. Комично говорил по-русски (происхождения он, кажется, был еврейского), но воспитанницы его любили, хотя и передразнивали его произношение и привычку гладить свое брюшко.
Едва показались они в дверь, как началась комедия; воспитанницы, заранее вооруженные носовыми платками, принялись громко всхлипывать и тереть глаза изо всех сил. Послышались восклицания:
— Бедные мы! несчастные мы! божественный Б[унин] (умерший учитель).
Изумленный инспектор вытаращил глаза:
— Честь имею представить вам нового учителя географии!
Всхлипывание и сморкание, охи и вздохи.
— Прошу любить да жаловать!
Крики:
— Никогда! никогда! бедные мы! несчастные мы! божественный Б[у-нин]!
Классная дама, захваченная врасплох, видя, что все увещания ее остаются тщетными, объяснила инспектору, что мы очень огорчены смер-тию любимого учителя и что нам тяжело видеть в первый раз другого на его месте. Как бы в подтверждение ее слов, вздохи и всхлипывания участились, платки не отрывались от глаз.
Инспектор почел за лучшее удалиться, увидя, что сцене не предвидится конца. Смущенный учитель сел на свое место и своим противным голосом пропел в нос и сквозь зубы (он всегда говорил так и держался, словно аршин проглотил, за что его прозвали англичанином; да у него, кажется, и действительно была замашка англоманства):
— Это делает вам честь, госпожи, что вы так любили своего учителя. Надеюсь, что со временем и я заслужу такую же благосклонность…
— Никогда! никогда! вот еще! с чего вы взяли! бедные мы, несчастные мы! божественный Б[унин].
Учитель окончательно растерялся. Скандал вышел блистательный, и что всего удивительней — сошел нам с рук.
Между тем новый учитель, словно в подтверждение мнения институток о второстепенном достоинстве учителей второстепенных отделений, оказался как на беду идиотом.
