«Неужели Бабушкин и его товарищи?» — подумал Курнатовский.
Два дня и две ночи слились в непрерывный кровавый кошмар. На каждой остановке пленников вызывали по спискам. Затем слышались выстрелы, крики, стоны. На одной из остановок увели и спутника Курнатовского. А о Викторе Константиновиче точно забыли.
Поезд приближался к Чите…
«Уж там-то их встретят», — думал Курнатовский, надеясь, что читинские товарищи подготовили достойный отпор карателям.
Но когда на рассвете 2 февраля 1906 года по новому стилю поезд прибыл на разъезд под Читой, вокруг стояла зловещая тишина. Захлопали вагонные двери, опять вошел унтер-офицер, которого пленники называли приказчиком смерти.
«Значит, через несколько минут конец», — подумал Виктор Константинович.
Странным показалось одно: велели брать вещи — у кого что есть. Курнатовский почти машинально взял свой полупустой чемодан.
Пленных вывели и построили вдоль вагонов. На соседнем пути стоял другой состав, охраняемый солдатами. Оттуда вышел офицер небольшого роста и с бесцветными глазами. Унтер-офицер подбежал к нему, взял под козырек и отрапортовал:
— Ваше благородие! Арестанты выстроены для передачи их в ведение генерала Ренненкампфа.
Офицер взял поданный ему список.
— У нашего генерала вы на этом свете не заживетесь, господа, — небрежно бросил он. И, обращаясь к конвойным, приказал: — Ведите.
Их снова разместили по вагонам. Окна были забраны решетками — генерал Ренненкампф прислал для арестованных специальный состав. Меллер-Закомельский выполнил свою миссию. Его отзывали в Центральную Россию.
Вскоре поезд-тюрьма тронулся с места, и через пятнадцать-двадцать минут Курнатовский увидел знакомое здание читинского вокзала. Состав отвели на запасной путь. Больше месяца провел Курнатовский в этом застенке: здесь арестованных допрашивали, избивали, а затем уводили на казнь или отсылали в городскую тюрьму.
В первые дни вагоны стояли полупустые, но к началу марта их забили до отказа. Встречались знакомые и незнакомые лица. Попали сюда Чистохин, Лопатин, Полубояринов, Белякин, которых схватили, дознавшись, что они принимали участие в освобождении матросов из Акатуйской тюрьмы. Всего по этому делу привлекалось 27 человек. Предстоял военный суд.
Всеволод Чистохин рассказал Курнатовскому о последних днях Читинской республики. Оборона мастерских не удалась. Да и поезд Ренненкампфа подошел к Чите внезапно. Солдатам Ренненкампфа помогли войска с Песчанки. Костюшко забрали на другой день. Он должен был скрыться из Читы вместе с матросами, освобожденными из Акатуя, и другими участниками революционного восстания. Собрались на квартире одного из членов Совета — Кривоносенко. Около дома ждали лошади, запряженные в сани. Но бежать не удалось — их захватил патруль под командованием нового генерал-губернатора Сычевского, заменившего Холщевникова, которого отстранили за поблажки революционерам. На шестой день после ареста Костюшко, Столярова, Суксмана и Вайнштейна приговорили к расстрелу.
— Два дня назад, — рассказывал Чистохин, — их вывели днем из тюрьмы. Костюшко спокойно шел впереди, здоровался со знакомыми, словно на прогулке. В версте от станции их расстреляли. Костюшко отказался от повязки. За минуту до смерти он говорил солдатам о свободе. Руки у стрелявших дрожали…
Курнатовский, слушая Чистохина, низко опустил голову, закрыл лицо руками и вдруг зарыдал. Всеволод положил ему руку на плечо, хотел как-то утешить, но и сам заплакал, как ребенок.
— И мы там будем, — тихо прошептал он.
21 марта Курнатовского вызвали на допрос. Его расспрашивали о читинских событиях, о том, как проходило освобождение моряков с «Прута», кто принимал участие в этой операции, как вели себя начальник тюрьмы Фищев и его помощник Островский. Курнатовский отказался отвечать на вопросы. Его удивило: чего ради военный следователь так интересуется поведением начальника каторжной тюрьмы? Позднее ему стало известно, что Фищева и Островского тоже привлекли к суду за освобождение моряков. Суду предали и Холщевникова — за уступчивость. Однако все трое сумели оправдаться, сославшись на то, что не имели в своем распоряжении вооруженной силы.
Спустя два дня после допроса Курнатовского в числе двадцати семи человек приговорили к расстрелу.
Всех приговоренных поместили в один вагон, около которого поставили усиленную охрану. Здесь он встретил многих друзей и товарищей. Все смело ждали смерти. Говорили о семьях, о революции, обо всем, кроме смерти, которая нависла над ними.
На другой день после приговора в вагон заглянул фельдфебель.
— Приговоренный Виктор Курнатовский, вам разрешено свидание с племянником.
— С племянником?
Никакой родни в Чите у него не было.
Однако, не выражая ничем своего удивления, Виктор Константинович прошел за часовым в тамбур. На подножке вагона стоял молодой человек. Это был столяр Голиков, переодетый гимназистом. Он познакомился с Курнатовским в Чите на одном из собраний и очень привязался к нему.
— Дорогой дядя, — сказал он Курнатовскому, — я принес тебе бритву и белье. Начальство разрешило передать.
— Спасибо, — ответил Курнатовский. — Все наши здоровы?
— Здоровы, кроме дядя Кости и еще некоторых.
— А что с дядей Ваней?
— Он как уехал от нас, так ничего не пишет. Курнатовский понял, что о Бабушкине вестей нет.
Солдаты отвлеклись каким-то разговором. И Голиков успел сунуть за пазуху Курнатовскому записку. Тут же он обратился к одному из солдат:
— Служивый, заключенному разрешено передать белье и бритву. Прими-ка ты их.
— Давай сюда, — сказал солдат, открывая дверь. Второй конвоир оттеснил Курнатовского в глубь тамбура: не убежал бы.
Получив узелок, солдат принялся рассматривать его содержимое. Затем сказал Курнатовскому:
— Подари-ка мне бритву и одну рубаху. Тебе не сегодня-завтра аминь. А я помолюсь за твою грешную душу.
— Хорошо, — Курнатовский усмехнулся. — Но если ты такой богомольный, то знай, что в царствие божье полагается идти с бритым ликом.
— А как побреешься, подаришь? — продолжал вымогать солдат.
— Ладно.
Солдат отдал ему узелок и бритву и проводил из тамбура в вагон. Когда конвоиры ушли, Курнатовский прочел записку. Она была от комитета. Комитет цел и продолжает работать! Товарищи утешали Курнатовского, ободряли, предлагали организовать побег. Голиков еще раз явится на свидание. Спрашивали согласия Курнатовского: если да, то он должен показать Голикову две ладони, если нет — не поднимать рук.
