Так думали, наверное, все, ожидая приговора. Ларичев поглядывал на желваки, ходившие под смуглой кожей на щеках Полбина, и размышлял: достаточно ли остыл командир после первой вспышки, чтобы трезво, с ясным умом оценить положение и объявить взыскание, которое точно определило бы вину Пресняка, было бы воспринято им как вполне заслуженное и в то же время не вызвало бы потом никаких толков и пересудов, что вот-де "командир вмазал на всю железку, пережал" или, наоборот, "не дожал, надо было бы покрепче".
Очень нелегкое дело - вершить суд над людьми, которых ты обязан учить, выравнивать, делать точными и послушными, а в бою быть уверенным, что они пойдут за тобой потому, что их храбрость - это храбрость сознательная, а не внушенная палкой.
Полбин в продолжение всей беседы с Пресняком тоже думал о том, сумеет ли он сдержаться, чтобы сгоряча не влепить сверх меры и не обесценить таким образом взыскание, не выстрелить вхолостую. Раздражение и злость еще кипели в нем, сдавленные напряженным усилием воли. За восемь лет его летной практики это была первая авария, происшедшая по вине человека, за действия которого он, командир, отвечает, как за свои собственные. Авария в подразделении орденоносца, который всегда был на лучшем счету, да еще в самом начале новой работы в качестве командира полка... Оставить без последствий до окончательного выяснения всех обстоятельств? Но какое еще нужно выяснение? Самолет лежит на боку, раньше чем за двое суток его не восстановить. Боевая единица, оружие приведено в негодность, воевать с ним нельзя. Это понимают и сам Пресняк и все, кто стоит здесь, кому важно запомнить на всю жизнь, что оружие надо беречь пуще собственного глаза.
Полбин видел, как Пресняк, услышав свою фамилию, вздрогнул. Он смотрел в лицо командира не мигая.
Пауза длилась секунду.
- Объявляю вам десять суток домашнего ареста! - громко, чтобы все слышали, сказал Полбин. - От полетов вы отстранены!
- Есть! - так же громко ответил Пресняк и, не стесняясь ничьим присутствием, шумно и горестно вздохнул.
Наказание было строгое, очень строгое, но никто не мог сказать: незаслуженное. И, кажется, первый понял это Пресняк.
Все опять зашевелились, заговорили вполголоса. Заработал мотор санитарки, она стала отъезжать.
- На свои места! - приказал Полбин собравшимся и обратился к Ларичеву: Давай посмотрим, комиссар.
От колеса самолета отошел инженер полка Воронин с записной книжкой в руках. На его полном, розовом от ноябрьского холода лице топорщились тщательно подстриженные черные усики.
- Левую стойку шасси надо менять, товарищ майор, - заговорил он крепким баском. - На консоли содран кусок обшивки, наложим латку и... вот, собственно говоря, все...
- А костыль проверили? - спросил Ларичев.
- В порядке, - ответил Воронин. - Удар пришелся в основном на шасси, хвост не пострадал. Пресняк, надо отдать справедливость, успел элеронами выравнять машину.
- Успел... - недовольно заметил Полбин. - Что толку-то? Вот если бы он успел перед взлетом струбцины снять. А узлы выдержали?
- Это потребует дополнительной небольшой проверки. Сейчас мы с техником, Воронин оглянулся на стоявшего поодаль Файзуллина, - эту проверку произведем.
- Составить акт и дать мне на утверждение, - приказал Полбин, хотя это было само собой разумеющимся. - Сколько времени нужно для ввода в строй?
Воронин задумался на минуту, заглянул в книжку, которую продолжал держать раскрытой.
- Двое суток.
- Сутки. Ясно?
- Я не уверен, что на базе есть запасные стойки. Все зависит от этого, короче говоря...
- Надо быть уверенным, Семен Филиппович, - уже мягче сказал Полбин. Короче говоря, даю вам сутки. Файзуллин!
- Я! - техник подбежал и остановился, не зная, как занять положение "смирно" с зажимами в руках, потом бросил их на землю.
- Файзуллин, хватит суток? Стойку достанете?
- Я ее на плечах пешком принесу, товарищ майор, - ответил техник.
- Ну вот, - Полбин бросил быстрый взгляд на Воронина. - Помогай инженер-капитану.
- Будет исполнено, - сказал Воронин, закрывая книжку и пряча ее в карман молескиновой куртки.
От дальнего ангара отошел трактор. Он должен был отбуксировать самолет на стоянку.
Следующей взлетала эскадрилья Кривоноса.
Полбин с Ларичевым на борту, устроившимся в боевом отсеке вместе со стрелком-радистом, улетел последним.
Он предлагал комиссару ехать двумя днями позднее с эшелоном, в котором отправлялись семьи летного и технического состава, но Ларичев сказал:
- Я, Иван Семеныч, комиссар авиационного полка, а не уполномоченный по перевозке движимого и недвижимого имущества... Извини, шутка грубоватая, но там у меня все обеспечено, силы расставлены. А мое дело быть с летчиками. Габаритами я невелик, в хвосте твоей машины свободно умещусь...
Полбин не стал возражать. Комиссар был прав. Путешествие по железной дороге заняло бы несколько суток. Между тем полк уже весь, кроме одного экипажа, сосредоточился на новом месте базирования. Случай с Пресняком взбудоражил летчиков, взысканием, объявленным виновнику "че-пэ", дело не кончилось. Предстояло провести еще немалую воспитательную работу. Конечно, комиссару с первых дней нужно быть на своем посту, на командном пункте.
Все это Полбин отлично понимал и до того, как сделал свое предложение Ларичеву. Но ему, во-первых, не хотелось, чтобы комиссар подумал, что он боится остаться на несколько дней без него, как без няньки, а во-вторых, было желание проверить, как Ларичев сам решит эту задачу, правильно ли он определит свое место в сложившейся обстановке.
Полбин ничем не выдал своего удовольствия, услыхав ответ политического руководителя полка. Но чувство настороженности по отношению к нему исчезло. Он окончательно уверовал в то, что ему попался надежный, умный помощник, умеющий самостоятельно оценивать вещи и явления. А самостоятельных людей Полбин любил.
Глава XI
- Ты напрасно считаешь, Семеныч, что Пресняк виноват на девяносто процентов, а Файзуллин только на десять, - говорил Ларичев через неделю после того, как полк разместился на новых квартирах. - Объективно ты даже этого не признал, ибо взыскание наложено только на летчика, а техник отделался испугом да внушением.
Они сидели после дневных полетов в крохотной комнате, которую почти целиком занимал письменный стол с двумя стеклянными чернильницами и моделью СБ на тонком металлическом стержне.
- Я вообще не занимался тут математикой: кто больше, а кто меньше, возразил Полбин. - Я считал и считаю, что в таких случаях всегда виноват командир. Файзуллин подчинен Пресняку как командиру экипажа? Подчинен. Значит, весь спрос с командира. Он должен думать, когда отдает приказания.
