По злой иронии судьбы, «благодетель» Алика, Исмаил Давлетов, оставался до августа. Исмаил, который приехал в Гардез в августе 84-го, всего два раза подержав в руках автомат. Но отходивший потом без единой передышки на госпиталь все боевые. Исмаил, который в начале службы толком не говорил и не понимал по-русски, но стал к концу службы заместителем командира взвода. И вот теперь Исмаил, тоже считавшийся одним из самых заслуженных кандидатов на первую отправку, остается служить до августа. И все только потому, что приехал из «солдатской» Иолотани… Исмаил, которого некоторые побаиваются, но все уважают. Ну не гадство ли?! И вот это называется «судьба»?! Хотя что там говорить… Это же для нашего ротного, лазившего с нами по горам, и даже для замполита, выпившего у нас столько крови, но все равно нашего, мы — Толи и Лени, Исмаилы и Фариды, Сани и Олежки, Сереги и Юрки. Достойные и недостойные, заслужившие и нет… А для тех, кто галочками и крестиками, указами и циркулярами решают наши судьбы, нас нет. Нет наших судеб, наших надежд, наших планов, наших жизней. Есть только цифирки в отчетах и приказах. Есть «оперативная обстановка». Впрочем, не совсем так. Наши жизни есть. Иногда есть…
Когда год спустя, в апреле 87-го, при десантировании под Джелалабадом погибнет от прямого попадания в голову Илья Редьков из нашей роты, которому уже вышел срок увольняться, вот тогда его жизнь вдруг станет значимой. Точнее, его смерть… Значимой лишь потому, что где-то наверху вдруг кого-то поразит факт, что парня убивают, когда он уже мог и должен быть дома. И вот тогда они зашевелятся, тогда полетят приказы-депеши: «Не допускать!.. Исключить!.. Не привлекать!..» И всех весенников моментально уволят в апреле. А ведь никак было невозможно. «Оперативная обстановка…»
Впрочем, ладно, что я распричитался-то? Во-первых, мы солдаты и давали присягу. Надо — значит надо. А во-вторых, ничего этого я еще не знаю в апреле 1986-го, лежа на своей позиции в горах под Хостом. И рассуждаю не так «глобально». Мне просто хреново от того, что до дома, оказывается, еще так долго ждать. От того, что уже не раз и не два рвались на позициях роты невесть откуда со свистом прилетевшие «эрэсы». От того, что где-то там, впереди, выше в горах, чертова Джавара, которую наши собираются взять, а «духи» не собираются отдавать… И еще от того, что я выполнил все, что обещал себе в ноябре 84-го, на кабульской взлетке. Вцепился в эти горы, в свой автомат, верил в своих товарищей и шел вперед. Жил здесь и сейчас, не думая про «завтра». А оно не наступило…
И вот я снова в горах, на операции. Гляжу в безразличное к моим переживаниям звездное афганское небо. Одна из бесчисленных звезд начинает вдруг мигать и становится больше. Самолет…
Высоко над нами, над нашей горкой, над Хостом, над Афганистаном, над этой войной, летит куда-то на север кусочек мирной жизни… Ровно гудят двигатели, в салоне уютный полумрак. Кто-то дремлет, укрывшись шерстяным пледом. Один из пассажиров не спит, тщетно вглядываясь в непроглядную тьму иллюминатора. К нему подходит приятная стюардесса с бокалом виски на подносе. (Никогда не пробовал виски, но почему-то был уверен — это именно виски.)
— Что-то еще, сэр?
— Скажите, где мы сейчас пролетаем?
— Афганистан, сэр. Ничего интересного, сэр, сплошные горы. Даже днем смотреть особо не на что…
— Спасибо.
Задумавшись, сэр слегка взбалтывает содержимое бокала:
— Хм. Афганистан… Афганистан. Там ведь какая-то война уже несколько лет. И что там забыли эти русские? Зачем им эти горы? М-да… Интересно…
Виски медленно стекает по стенкам бокала, оставляя тягучие следы…
— Интересно… Для самолета у них вполне неплохой виски.
Сделав несколько глотков, он откидывается на кресле, подоткнув под бедра плед. Лететь еще несколько часов, нужно поспать.
Афганистан, на секунду войдя в его жизнь, снова остается далеко внизу. Мощный «Боинг» уносит его все дальше на север…
В каких-то десяти километрах от него лежу я и смотрю на безразлично подмигивающие огни самолета. Скоро он скроется из виду навсегда.
Сколько раз рисовалась в моем воображении эта сцена, когда в черном небе над горами начинали вдруг мигать огни кажущегося нереальным самолета. Клип, нарезанный сознанием из кадров всех виденных западных фильмов…
Но сегодня я не дам этому самолету улететь. Я сяду в салон, укрывшись пледом. Я продолжу путь дальше, на север. Через несколько часов мы долетим до Москвы. Приземлимся, я выйду из аэропорта, сяду в автобус…
Стоп, почему в автобус? Старшина же сказал Лене с Толяном, что в Ташкенте мы получим рублевую зарплату за все время службы в Афгане. Это ж рублей 300!
Приземлимся, я выйду из аэропорта, сяду в такси и поеду в город. Будет утро. Да, раннее солнечное весеннее утро. Машина будет весело шуршать шинами по только что политому асфальту. Я высуну руку в окно и буду ловить ладонью упругий прохладный ветерок. Мы поедем по Ленинградке, потом по улице Горького, свернем на Садовое и, проехав высотку на Восстания, свернем в наш двор… Я не стал звонить из аэропорта — пусть будет сюрприз…
Звоню в дверь — сколько же лет нашему звонку? 30? 40? Когда вернулся с войны дед, он тоже жал эту кнопку…
За дверью торопливые шаги. Она знала, знала и ждала… Дверь открывается.
— Здравствуй, мама! Я вернулся…
Но это стюардесса из самолета. Она трясет меня за плечо.
— Шейнин, Шейнин, просыпайся! Тема, проснись!
Черт, значит, еще не долетели. Ну когда же уже, когда?
ГОСПОДИ, КАК ЖЕ Я ХОЧУ ДОМОЙ!
Так, а откуда это она знает, как меня зовут?
Просыпаться не хочется, но настырная стюардесса голосом взводного упорно выдергивает меня из самолета:
— Ты охренел так дрыхнуть, сержант?! Подъем!
В салоне самолета гаснет свет, становится темно, душно и жестко. Так, похоже, «прилетели»…
— Я не сплю, тащ старший лейтенант!
Нехотя возвращаюсь в реальность. Ощущение дома, куда я почти уже было вернулся, медленно тает, словно обрывки утреннего тумана под восходящим солнцем. Только вместо солнышка — старший лейтенант Кондратьев:
— Артем, бери трех своих, и спускайтесь по той тропинке, по которой вниз ходили. Помнишь дерево, где Кахрамон с афганцами разговаривал?
Место это я помню прекрасно — там наша тропинка пересекается с той, по которой ходят туда-сюда сидящие где-то выше нас «зеленые». Зрелище это каждый раз меня поражает — по такой жаре они ходят в застегнутых наглухо суконных мундирах. Но не это самое поразительное. Больше всего поражает, что даже здесь, на крупной армейской операции, вблизи «духовского» укрепрайона, где вполне могут лазить — и наверняка лазают — диверсионные и разведывательные группы «духов», оружие у афганцев через одного, а то и одно на троих.
