В следующий раз прикоснуться к жизни советников в Афгане пришлось мне как раз здесь, в Хосте, во время прошлой операции. Тогда, в августе 85-го, мы пробыли здесь недели три. Прикрывали саперов, минировавших границу какими-то хитромудрыми минами. Единственное, что мы знали до операции, — что город со всех сторон блокирован «духами». Что мы здесь первые регулярные советские войска за несколько лет, а так — только советники. Что по земле проехать сюда нельзя — десантировали нас на местный аэродром «вертушками». И при этом предупредили: город вроде контролирует власть, но неизвестно, встретят ли при высадке пионеры цветами или «духи» с «ДШК».
Пионеров не было, зато и «духов» тоже. Помню, еще подумал тогда, пока везли нас по улицам Хоста: «Вот уж, наверное, веселуха-то нашим советникам тут жить. Это похлеще Гардеза, там хоть бригада рядом, если что. А тут — ищи-свищи потом…»
Сначала мы долго сидели посреди города, на усыпанной камнями и поросшей деревьями горке с какой-то вышкой-антенной наверху. Зачем сидели, чего ждали — не знаю, нам, как обычно, не объясняли. Укреплений из камней понастроили, плащ-палатки натянули. Ждем-с…
И вот как-то вечером взял взводный Серегу Сергеева, Олега Никулина и меня с этой горки, и куда-то поехали мы на местной «шишиге». Приехали, выходим — вокруг чистенько так, ухожено все. Дорожки аккуратные между деревьев в разные стороны расходятся. А за деревьями несколько вилл стоят двухэтажных. Тоже аккуратненькие такие виллы — прям как не в Афгане. В светлый цвет выкрашены, на окнах занавесочки задернуты. Короче, не по-здешнему все как-то. Особенно эта чистота и ухоженность.
Распределил взводный каждому из нас по дорожке:
— Смотрите в оба! Охраняете советников. В виллах они живут.
Ладно, «охраняем» так «охраняем». Ходим, смотрим. Через какое-то время в окнах свет зажегся… Мягкий такой свет — сразу видно, абажур или торшер. Странно как-то, тут я поймал себя на мысли, что нормальный дом, нормальное освещенное окно уже и не помню когда видел. То палатки, то дувалы, то модули армейские. И лампочки везде голые… А ведь кто-то в этих домах живет. За занавесками этими. Днем по тропинкам этим гуляет, вечером торшеры в доме зажигает. И ведь он, этот кто-то, тоже при этом на войне… Комфорт, уют, чистота. Может, и жена здесь с ним. Только вот мы-то улетим, а они останутся…
И вот теперь, в апреле 86-го, кого-то, возможно, из обитателей этих уютных домиков мы тащим вниз по горе в армейской плащ-палатке. Точнее, то, что от него осталось после попадания снаряда. И весит эта плащ-палатка совсем немного… И теперь совершенно неважно, в каком комфорте и достатке он жил. Час назад у него тоже были надежды, планы… Тоже, наверное, о доме мечтал, о Союзе… Так же точно, как и пацан из Джелалабада, убитый снайпером в голову. И теперь неважно, что тот был солдат, а этот — полковник. Теперь, когда домой, в Союз, он полетит «грузом-200»… Смерть уравнивает всех.
Обо всем этом вспоминаю и думаю, пока мы несем свою скорбную ношу к месту очередной передачи. Вот мы уже и пришли. Так же молча передаем плащ-палатку кому-то из ребят нашего батальона. Возвращаемся к себе на горку. Молчим. А что тут говорить? Никто ничего и не спрашивает — и так все ясно.
Теплой апрельской ночью под звездным афганским небом война снова напомнила о себе. Напомнила, что для нее нет достойных и недостойных, удачливых и невезучих, рядовых и генералов. Что останки любого из нас легко уместятся в плащ-палатку…
На позиции снова ложусь, закинув руки за голову, и смотрю в небо. Ничто не изменилось в бездонной и бескрайней тьме, усыпанной звездами. Изменился я…
Теперь, в апреле 86-го, я понимаю знаки судьбы, умею их читать. Всего час назад лежал и клял судьбу за то, что долгожданное «завтра» не наступило в положенный срок. А она напомнила мне, что «завтра» может не быть вообще. Показала, что «завтра» наступает не так и не тогда, когда ждем его мы. А когда она решит, что ему пора наступить. И она же решит, каким ему быть. И быть ли…
Да, я все понял! Как там тебя? Ну, ты, вот там, на небе этом бездонном! Я понял! Август так август. Плевать! Пусть будет как будет… Мама подождет. Женька и так не ждет уже. Поступить можно и в следующем году. И лето ведь тоже еще не одно будет. Трава, река, дождь… Ведь будет, правда? Только прошу тебя, только не трогай никого, ладно? Пусть никого из нас не унесут отсюда завернутым в плащ-палатку…
Нигде больше не видел такого неба, как в Афгане…
P.S
Джавара была взята. Потерь в нашей роте не было. В самое пекло нас не отправили. Уж не знаю, то ли комбат пожалел роту, на треть состоящую из дембелей, которым уже вышел приказ, то ли просто небо сжалилось. До августа из роты уехал домой еще только один человек. Кахрамон Мираипов. По возвращении с операции ему сообщили, что дома в Ташкенте умерла сестра. Умерла скоропостижно, ничем не болела… На следующий день, толком не успев даже собраться, Кахрамон улетел. Небо получило свое за его жизнь. И для него наступило «завтра»…
Уже дописав рассказ, нашел в книге А. Ляховского «Трагедия и доблесть Афгана», в главе с описанием операции по взятию Джавары, такие строки:
«От прямого попадания снаряда были в буквальном смысле разорваны советник командира 21-й мотопехотной бригады подполковник Куленин и его замполит…» (М.95 ГПИ «Искона», с. 311).
Значит, в ту апрельскую ночь мы тащили в нетяжелой плащ-палатке останки ДВУХ человек… Значит, ДВА «груза-200» прибавила та ночь к грузу нашей скорбной памяти.
Недоброе прощание
(лето 1986 года, Гардез)
Конец мая. Мы сидим в курилке перед клубом в ожидании кино. Из динамиков играет музыка… Классная песня. Поют мужик с теткой. Надрывно так поют, от души. Чего-то там про две звезды, которые куда-то падают с неба.
— Тетка — вроде Пугачева? А что за мужик?
Это кто-то из наших, из дембелей. И кто-то из наших же:
— Да хрен его знает. Не Кузьмин?
— Ты че, с дуба рухнул? С хрена ль-то Кузьмин будет с Пугачихой петь?
Для нас, призванных в апреле 84-го, где Пугачева была эстрадой, а Кузьмин — рокером, такое сочетание было невообразимым и непонятным. Мы не могли себе этого представить. Как не могли себе представить панков и металлистов на Арбате. Сам Арбат, ставший из живой улицы театральной декорацией. Очереди за водкой. И многое другое, что изменилось за эти два года, — нам предстояло вернуться в другую страну. Той, откуда мы уходили, уже не было… Как не было уже и нас, тех мальчишек, которых в апреле 84-го везли под «Кара-кара-кум» в жаркую Фергану, а потом, в августе, в еще более жаркий Афган.
Мы наивно думаем, что скоро уедем в Союз, на гражданку, а Афган с его войной останется здесь, станет нашим прошлым… Никуда он нас не отпустит. Никогда…
