(Пушкин);
Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигу (423) (Горький);
Нет, то не туман, то пламень и лед (499) (Пушкин);
…я был противником этой авантюры, бесплодной, как смоковница (480) (Евангелие);
Сначала разреши свою мысль: куда ты едешь?.. Мысль разрешить или миллион?.. (494) (Достоевский);
Низы не хотели меня видеть, а верхи не могли без смеха обо мне говорить (435) (Ленин);
– Ну, разве это прецеденты!.. Полет шмеля это, забавы взрослых шалунов (483) (Римский-Корсаков, Пушкин);
Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не ошибиться в рецептах (451) (Н. Островский);
Мы не можем ждать милостей от природы. А чтобы взять их у неё, надо… знать их точные рецепты (450) (Мичурин);
Мы – дрожащие твари (450) (Пушкин – Достоевский).
И так далее, вплоть до:
Есть бытие, но именем каким его назвать? – ни сон оно, ни бденье (497), –
где развернутая закавыченная цитата из Тютчева используется как готовое «слово» для описания состояния крайнего опьянения.
2. Цитата может выполнять вторичную («внефабульную») функцию: как иллюстрация, пример (exemplum), пояснение (в том числе в виде сравнения) к первичному («фабульному») материалу. Если в п. 1 цитата берется как бы из языкового словаря, то здесь – из «словаря культуры» (или энциклопедии).
Что касается сравнений, то во многих случаях это использование примыкает к описанному в п. 1:
постоял, колеблясь, как мыслящий тростник, а потом… рухнул (479) (Паскаль – Тютчев);
Вот и я, как сосна… Она такая… одинокая-одинокая-одинокая, вот и я тоже (441) (Лермонтов);
Это было как Везувий, Геркуланум и Помпея (427);
У третьего [индивидуальный график] – биение гордого сердца, песня о буревестнике и девятый вал… (434) (Достоевский, Горький, Айвазовский);
А вот примеры более независимых от фабулы сравнений:
…в тот день мое сердце целых полчаса боролось с рассудком. Как в трагедиях Пьера Корнеля…: долг борется с сердечным влечением (436);
Кувыркался из угла в угол, как великий трагик Федор Шаляпин… Может я играл в бессмертной драме «Отелло, мавр венецианский» (428);
Ни дать, ни взять – копия с «Неутешного горя», копия с тебя, Ерофеев (494);
Как будто тот пианист… утонув в волосах, заиграл этюд Ференца Листа «Шум леса» до диез минор [о шуме в вагоне] (458).
Exempla:
…есть такая заповеданность стыда, со времен Ивана Тургенева… и потом – клятва на Воробьевых горах (430);
Смотри, Господь, вот: розовое крепкое за рупь тридцать семь… И весь в синих молниях, Господь мне ответил: – А для чего нужны стигматы св. Терезе?.. (427);
Не знаем же мы вот до сих пор: царь Борис убил царевича Димитрия или наоборот? (420);
И апостол предал Христа, покуда третий петух не пропел… А у меня и костра нет, и я с недельного похмелья. И… я предал бы его до семижды семидесяти раз (503);
…ведь они [женщины] зарезали Марата перочинным ножиком (443).
Грандиозная серия exempla развертывается в вагонной дискуссии о пьянстве (458–461): тут и Куприн с Горьким, которые «вообще не просыпались», и смерть Чехова, и творческий процесс Шиллера, и Гоголь у Аксаковых, и Мусоргский с Римским-Корсаковым, и Онегин с «брусничною водой», и декабристы «между лафитом и клико» и т. д. до бесконечности.
3. Моделирование фабульных событий и ситуаций с помощью ситуационного цитирования.
Речь идет о тех случаях, когда то или иное «реальное» событие кодируется знаками, заимствованными из той или иной исторической или литературной ситуации. Это иной случай, чем рассмотренные в пп. 1–2, однако пересекающийся с ними. Во-первых, сюда могут вторгаться прямые текстовые цитаты, как в п. 1. Во-вторых, такое моделирование может интерпретироваться как свернутое сравнение реальной ситуации с исторической или литературной, как в п. 2. Вот примеры:
Распятие совершилось – ровно через 30 дней после вознесения.
Один только месяц от моего Тулона до моей Елены. Короче, они меня разжаловали… (435);
…Я был во гробе, я уже четыре года лежал во гробе, так что уже и смердеть перестал. А ей говорят: «Вот – он во гробе. И воскреси, если сможешь…» Подошла ко гробу и говорит: «Талифа куми»… (464);
Все трое подхватили меня под руки и через весь зал – о, боль такого позора! – …провели меня и вытолкнули на воздух (424) (Достоевский);
…Я сказал себе: «Талифа куми, то есть встань и приготовься к кончине… Это уже не талифа куми… это лама савахфани, как сказал Спаситель… То есть: «Для чего, Господи, Ты меня оставил» – Господь молчал (505–506).
Особый случай такого моделирования: когда ему подвергается не изложение событий, а сами события, т. е. события, сами ли по себе, или по сознательному намерению участников, развертываются по готовой модели. Конечно, наиболее подходящая обстановка для этого – пьяный бред, индивидуальный:
«Искушать сейчас начнет, тупая морда!..» – Ты лучше вот чего: возьми и на ходу из электрички выпрыгни. Вдруг да и не разобьешься… – He-а, не буду… И Сатана ушел, посрамленный (488), – или как бы коллективный – «революция» в Елисейкове (см. II 2), которая вся совершается по модели Октябрьской революции и последующих событий (а начинается с имитации выступления Лютера в Виттенберге).
4. Еще одним продуктивным вариантом цитирования является прямое введение культурных объектов в фабулу повествования. В слабой форме это может быть просто ссылка на тот или иной текст или культурно-историческое имя в речи персонажа или повествователя.
Мало ли зачем я пришел? Может быть… съесть бефстроганов и послушать Ивана Козловского или что-нибудь из «Цирюльника»… (422);
Мой глупый земляк Солоухин зовет вас в лес соленые рыжики собирать [имеется в виду его «Третья охота»]. Да плюньте вы ему в его соленые рыжики! (448).
В частности, в качестве «культурного объекта» может выступать цитата – со ссылкой на источник или без нее:
Я шел и пел: «Королева Британии тяжко больна…» (474);
– …Что говорил Максим Горький на острове Капри? «Мерило всякой цивилизации – способ отношения к женщине» (464);
«…в ногах правды нет», и каждый… повторял условную фразу из Антонио Сальери: «Но правды нет и выше» (480).
Более «сильный» случай – интерпретация или обсуждение того или иного текста, входящие в фабульную ткань: эпизоды с «Соловьиным садом» и «Первой любовью» Тургенева (см. II 2).
Наиболее сильный вариант этого приема – прямое использование исторических, культурных или литературных персонажей в качестве фабульных:
…Растут агавы и тамаринды,
