еще вернемся.
Анна Петровна
А пока обратим внимание на время, которое Карл Петер Ульрих, на новой родине получивший имя Петра Федоровича, провел под крылом своей тетки Елизаветы, готовясь заменить ее на престоле. Тогда еще никто и не подозревал о том, какое короткое царствование ему предстоит, но всех интересовало одно — кто будет управлять молодым царем и под чью дудку он будет плясать. Сын старшей дочери Петра Великого, цесаревны Анны Петровны, и герцога Гольштейн-Готторпского Карла Фридриха (его мать старшая дочь Карла XI Шведского и сестра Карла XII), получил при рождении имя Карл Петер Ульрих и право претендовать сразу на три трона — шлезвиг-голштинский, унаследованный от отца, шведский — также по отцу, и российский, который занимала его тетка.
В его имени зашифрованы претензии родителей и надежды, которые на него возлагали — Карл в честь Карла XII, двоюродного деда по отцовской линии, юного полководца от бога, чьих генералов Петр I называл своими учителями и которому позже Петр I блестяще сдал экзамен, нанеся сокрушительное поражение под Полтавой. Петром он стал как раз для того, чтобы почтить память деда-победителя. Таким образом, уже в его имени зашифрована судьба, неразрывно связанная с властью над Балтийским морем, торговыми путями и военными портами на его берегах. Одним из этих портов, может быть, не самым важным, но все же довольно значительным, как раз и был Киль, где Карл Петер Ульрих впервые увидел свет.
Он очень рано лишился матери. Местная, кильская, легенда гласит: желая полюбоваться на празднество, едва оправившаяся от родов Анна Петровна неосторожно открыла окно в своей комнате. Фрейлины говорили молодой герцогине, что сырой и холодный зимний ветер (а был февраль) опасен для ее здоровья. Но Анна Петровна громко рассмеялась и сказала: «Мы, русские, не так изнежены, как вы, и не знаем ничего подобного». Увы! Она переоценила свои силы, заболела, а через три месяца скончалась.
Карл Фридрих
Муж горевал о ее кончине не только потому, что таких чувств от него ожидали, и не только потому, что искренне любил ее (в чем многие современники сомневались), но и потому, что Россия обещала оказать военную помощь Голштинии в освобождении Шлезвига, захваченного в то время Данией. А теперь смерть герцогини и чехарда вокруг российского престола делали эту помощь призрачной. Тем не менее, когда датчане, вступив в сговор с Россией и Австрией, предложили Карлу Фридриху отказаться от прав на Шлезвиг за огромный выкуп (1 млн серебряных талеров), тот заявил, что не может ничего отнимать у своего несовершеннолетнего сына.
Мальчика воспитывали в традициях древних германцев и скандинавов, но с поправкой на реалии XVIII в. В девять лет юный наследник победил на ежегодных соревнованиях по стрельбе, которые традиционно проводились Ольденбургской гильдией святого Иоганна в Иванов день. Неизвестно, насколько честной была эта победа, но растроганный герцог, также бывший ранее обладателем этого титула, пожаловал гильдии золотое яблоко, некогда изготовленное в Гамбурге (оно входило в приданое покойной Анны Петровны, а в Москву попало из Германии за 100 лет до этого).
Один из наших героев, учитель Петра Яков Штелин, передает в мемуарах рассказы своего воспитанника о юности в Киле: «Когда принц на седьмом году вышел из рук женщин, к нему приставляемы были гофмейстерами попеременно некоторые камер-юнкеры и камергеры: Адлерфельд (издавший “Историю” Карла XII), Вольф, Брёмзен и проч. Все сии придворные кавалеры герцога занимали офицерские места в герцогской гвардии… Поэтому при Дворе только и говорили, что о службе. Сам наследный принц был назван унтер-офицером, учился ружью и маршировке, ходил на дежурство с другими придворными молодыми людьми и говорил с ними только о внешних формах этой военщины. От этого он с малолетства так к этому пристрастился, что ни о чем другом не хотел и слышать. Когда производился маленький парад перед окнами его комнаты, тогда он оставлял книги и перья и бросался к окну, от которого нельзя было его оторвать, пока продолжался парад. И потому иногда, в наказание за его дурное поведение, закрывали нижнюю половину его окон, оставляя свет только сверху, чтоб Его Королевское Высочество не имел удовольствия смотреть на горсть голштинских солдат. Об этом часто рассказывал мне принц как о жестоком обхождении с ним его начальников… <…> Замечательнейший день в его жизни был для него тот, 1738 г., в который, на 9 году своего возраста, он произведен из унтер-офицеров в секунд-лейтенанты. Тогда при Дворе с возможною пышностию праздновали день рождения герцога и был большой обед. Маленький принц в чине сержанта стоял на часах вместе с другим взрослым сержантом, у дверей в столовую залу. Так как он на этот раз должен был смотреть на обед, в котором обыкновенно участвовал, то у него часто текли слюнки. Герцог глядел на него смеясь и указывал на него некоторым из сидевших с ним вместе. Когда подали второе блюдо, он велел сменить маленького унтер-офицера, поздравил его лейтенантом и позволил ему занять место у стола, по его новому чину. В радости от такого неожиданного повышения он почти ничего не мог есть. С этого времени все мысли его были заняты только военною службою, и его обхождение с пустоголовыми его товарищами стало свободнее. Он говорил им всем “ты” и хотел, чтобы и они как его братья и товарищи также говорили ему “ты”. Но они этого не делали, а называли его как своего наследного принца, не иначе как Ваше Королевское Высочество».
Карл Петер понял тогда, каким хочет видеть его отец, старался быть достойным его любви, хотя порой это было нелегко.
Екатерина Дашкова, Екатерина-малая, как она сама себя называла, давняя недоброжелательница Петра, приводит в мемуарах такую историю: «Между тем, государь пожелал ужинать у моего дяди, что было крайне неприятно старику, потому что он едва мог вставать с постели. Сестра моя, графиня Бутурлина, князь Дашков и я хотели присутствовать за столом. Император приехал около семи часов и просидел в комнате больного канцлера до самого ужина, от которого тот был уволен. Елизавета Дашкова, графиня Строганова и я, чтобы почтить ужин почетного гостя, стояли за стулом или, лучше сказать, бегали по комнате, что было совершенно по вкусу Петру III, небольшому любителю церемоний. Мне случилось стоять за креслом государя в то время, когда он разговаривал с австрийским посланником, графом Мери. Речь шла о том,
