Раза два в жизни мне довелось наблюдать, как глоб-троттер чуть ли не задыхался от досады, увидев, что Индия намного обширнее и прекраснее, чем он предполагал, а у него было только три месяца для ее изучения. Мы же зашли в Рангун всего на несколько часов, поэтому простительно нетерпение, которое я проявил, приподнявшись на цыпочки в толпе у подножия лестницы, оттого что не мог сразу, с первого взгляда понять смысл всего, что мне открывалось. Например, мне были неясны назначение тигров-хранителей, духовная сущность самой Шуэ-Дагоун и окружающих ее небольших пагод. Я мог только гадать, для чего прелестные девушки с черутом во рту продавали какие-то палочки и разноцветные свечки, которые, вероятно, были предназначены для священнодействия перед изваянием Будды. Все было непонятно, и никто не мог ничего объяснить. Я знал только, что через несколько дней большая золотая htee, поврежденная землетрясением, будет установлена на место при всеобщем ликовании и песнопении и что половина Верхней Бирмы придет сюда, чтобы присутствовать на представлении.
Затем я прошел между чудищами и, миновав какую-то, словно покрытую побелкой, площадку, оказался перед прямоугольным проемом, охраняемым хромыми, слепыми, прокаженными и горбатыми, которые с визгом и воплями вцепились в мою одежду. Однако люди, которые потоком вливались под своды по пологой лестнице, не обращали на них внимания. Тогда я вступил под сумрачные своды длинного коридора, мощенного камнем, до блеска вытертым ногами людей. Справа и слева вдоль стен пестрели киоски.
В дальнем конце коридора распахивалось необозримое вечернее небо, и там начинался второй пролет лестниц, которые круто вели к самой Шуэ-Дагоун. Каскад пестрых красок ниспадал вдоль этих лестниц, однако мое внимание привлекла великолепная арка в бирманском стиле, украшенная китайскими иероглифами, и я остановился, поскольку по собственной глупости решил, что не стоит идти дальше. И вообще меня больше интересовали люди. Я хотел понять, отчего они становятся бандитами, о которых пишут газеты.
Итак, я остановился, потому что богатые сведения можно собрать, так сказать, «сидя у края дороги».
Затем я увидел Лицо, которое многое мне объяснило. Подбородок, шея, губы были абсолютно точно скопированы с физиономий самых безобразных римских императриц (дородные бабы в развязных позах), которых воспевает Суинберн, а мы иногда видим на живописных полотнах. Над этим совершенством тучных форм сидели монголоидный нос, узкий лоб и сверкающие глазки. Я пристально всматривался в этого человека, а тот отвечал удивительно высокомерным взглядом; у него даже дернулся презрительно уголок рта.
Затем бирманец вразвалку прошел вперед, а я расширил свои познания в области физиогномики[275] и понял еще кое-что. «Надо будет порасспросить в клубе, — подумал я. — Похоже, из такого может получиться бандит. Он сможет и распять при случае».
Потом появился коричневый младенец, сидевший на руках у матери. Мне захотелось потрепать его за ручонку, и я улыбнулся. Мать протянула мне его крохотную мягкую лапку и тоже засмеялась. Ребенок продолжал смеяться, и мы смеялись вместе, потому что это было, по-видимому, обычаем страны. Десятки людей, которые возвращались теперь уже по темному коридору, где перемигивались фонарики владельцев ларьков, присоединились к нашему веселью. Эти бирманцы, должно быть, добродушная нация, потому что не боятся оставлять трехлетних детей под присмотром глиняных кукол или в зверинце игрушечных тигров.
Я так и не вошел в Шуэ-Дагоун, но чувствовал себя таким же счастливым, как если бы мне это удалось.
В клубе «Пегу» я встретил приятеля-пенджабца, кинулся на его широкую грудь и потребовал пищи и развлечений. Недавно он принимал специального уполномоченного — откуда бы вы думали — из Пешавара! — и вывести его из равновесия неожиданным появлением было не так-то легко. Он страшно опустился, а ведь всего несколько лет назад на Черном Севере разговаривал на тамошнем диалекте (как на нем полагается говорить) и был одним из нас.
— Даниель, сколько носков хозяин иметь?
Недопитая рюмка коньяку с содовой выпала у меня из рук.
— Боже правый! — воскликнул я. — И ты… ты разговариваешь с нукером[276] на этом отвратительном жаргоне? Одного этого достаточно, чтобы пустить слезу. Ты ведешь себя не лучше бомбейского разносчика.
— Я мадрасец, — спокойно ответил он. — Все здесь говорят с боями по-английски. Недурно? А теперь пойдем-ка в «Джимкану», а сюда вернемся пообедать. Даниель, шляпу и трость хозяин иметь!
Должно бьггь, всего несколько сот человек стоят за кулисами бирманской войны. Это одно из наших малоизвестных и непопулярных небольших дел. Казалось, клуб был переполнен людьми, которые спешили «туда» или «обратно», и разговоры звучали эхом борьбы на далеком севере.
— Видишь того человека? На днях его саданули по голове под Зунг-Лунг-Го. Крепкий мужчина. А тот, что сидит рядом, охотился за бандитами около года. Он разгромил банду Бо Манго и поймал самого Бо на рисовом поле. Другой едет домой после ранения. Заработал кусок железа в «систему». Отведай нашей баранины. Клуб — единственное место в Рангуне, где можно найти баранину. Послушай, не надо обращаться к боям на туземном «Эй, бой! Принести хозяин немного лед». Они все из Бомбея или мадрасцы. Там, на передовой, встречаются слуги-бирманцы, но истинный бирманец предпочитает не работать, а быть обыкновенным маленьким daku.
— Как ты сказал?
— Нашим дорогим бандитом-дакайтом. Мы зовем их короче — dakus[277]. Это их ласкательное прозвище. А вот и рыбное. Я совсем забыл: вы не слишком-то избалованы рыбой. Да, у Рангуна есть свои преимущества. Тут расплачиваешься по-королевски. Возьмем, к примеру, стоимость обзаведения для женатого человека. Домишко с мебелью — сто пятьдесят рупий. Слуге платишь двести двадцать — двести пятьдесят. Это уже четыре сотни. Дорогой мой, уборщик не берет меньше двенадцати-тринадцати в месяц, да и то продолжает работать в других домах. Это похуже Кветты. Тот, кто едет в Нижнюю Бирму, думая прожить на жалованье, просто дурак.
Голос с дальнего конца стола: «Конечно, дурак. Вот Верхняя Бирма — совсем другое дело. Там получаешь настоящую должность и командировочные».
Обрывок из другого разговора: «Это не попало в газеты — овладеть фортом оказалось не так-то просто, не то что пишут… Видите ли, Бо Гуи устроил настоящую западню, и, когда мы сомкнули линию, они всыпали нам спереди и сзади. Бой в джунглях — чертовски жестокое дело. Немного льда, пожалуйста».
Затем мне рассказали о смерти старого школьного друга под стенами редута Минлы. Кто-нибудь помнит дело под Минлой, с которого начался третий бирманский бал[278]?
