Теперь на подходе роман[75]. Боязно за него браться, отвык. Дай бог вытолкнуть его… и больше не возьмусь за такую обременительную рукопись. Правда, существенных изменений так и не предвидится, да ведь это так кажется. Я вот садился за детскую книжку, думал, что там работы немного, ан взялся, и пошло, многое пришлось дописывать, переписывать, вычеркивать, особенно в безудержно расхваленном „Васюткином озере“ и „Схватке“, которая теперь называется „Наследник“. Кстати, я переписывал еще ряд рассказов. Рассказ „Приятели“ я переименовал в „Теплый дождь“[76], и это название думаю дать сборнику. Не знаю, как на это посмотрит столичное начальство и редактор.
А что у тебя нового? Пишется чего-нибудь или нет? Когда будет собрание? Мне уж до него, вероятно, не вырваться из дома — работы масса, а тут еще домашние дела одолели, картошку скоро копать. Смогу ли я пристроить „Чижики“ в 23— 1 номер альманаха, если доделаю их в конце октября? Может быть, не стоит спешить с ними. Ну, будь здоров. Привет Марусе, Сашке, бабушке и Константину Васильевичу[77] — обнимаю. Виктор».
1956 г., Чусовой
«Дорогой Володя!
Я сейчас только прокинул предпоследнюю главу романа, и можешь сам судить, какое у меня настроение. Как я тебя понимаю, дорогой. Ведь я не принимался за роман всего несколько месяцев, и то едва раскачался. А тебе за „Кольчугу“ и вовсе страшно было приниматься. Но раз уж принялся — не отступай: ты большевик, могу тебя осрамить за малодушие от имени беспартийных представителей рогатого скота.
С деньгами дела тоже пока наладились… Я посылал в Красноярское радио один из сибирских очерков, и земляки были столь любезны, что не только прочли, но и заплатили за него три сотни. Словом, ты, пожалуйста, Володя, не беспокойся об этом несчастном долге. Я совсем забыл про него и оттого тебе написал, а сейчас раскаиваюсь. Я многим тебе обязан, и если нам начать говорить о долгах, то я себя буду чувствовать очень скверно. Ну, хватит об этом. Новостей у меня больших нет. Работаю, как вол, рукопись снова меня увлекла, и я, как видишь, заканчиваю ее. Правда, будет задержка с печатанием, но числа 12–15 ноября я все равно рассчитываю быть в Молотове с законченным романом.
Вот так. Привет Марусе, Сашке, бабушке».
1956 г., Чусовой.
«Привет, Володя!
Давно от тебя ни слуху, ни духу. И я не подаю признаков жизни. Трудимся, брат. Трудимся так, что огонь из-под пера. Вчера поставил точку, и Марья начала печатать рукопись[78] на машинке. Ну, что тебе сказать о работе? Рукопись увеличилась на сто страниц. Это первое. Великолепная получилась, на мой взгляд, последняя глава, в которой Сережка воскрес. Вот, пожалуй, все, что я могу сказать о рукописи. Она еще не отстоялась, не отлежалась, и я, разумеется, не могу взглянуть на нее трезво-критически. Думал я ее доставить в Молотов перед праздником, однако воздержусь это делать. 10-го мая выезжаю на курорт и завезу попутно. Это время использую на то, чтобы лучше подчистить текст, выловить, что можно. Думаю один экземпляр прихватить с собой, может быть, в Москве кому-нибудь суну почитать. Да! Есть немаловажное событие в моей творческой жизни. „Детгиз“ серьезно заинтересовался моей персоной и заключил со мной договор на издание сборника. При этом получились такие казусы, которые удивили меня, и, вероятно, не оставят в равнодушии и тебя. В „Детгизе“ начисто забраковали „Тольку“… с большим скрипом и под вопросом оставили в прожекте сборник „Васюткино озеро“. Лучшими рассказами они признали „Схватку“ и „Землянику“. Во, брат, какие вещи! Это лишний раз подтверждает, что единого мнения на литературное произведение не может существовать. Когда поеду в Ялту, остановлюсь на несколько дней в Москве. Побываю в „Детгизе“, выясню все окончательно.
Очень много наслышан о конференции уральцев[79] (о ней мне писал Новосельцев, который, кстати, страшно жалеет, что обстоятельства помешали ему встретиться с тобой). Весьма мне понравилась статья Антокольского в „Литгазете“ об этом совещании. Мудрый мужик. О конференции до меня дошли лишь печатные отголоски, по которым судя, я сделал вывод, что молотовская литература была рыбой на безрыбье. Так ли это? Во всяком разу уже одно то, что белиберда, называемая „Навстречу жизни“[80], попала в полуположительные, меня сразило. Видно, в самом деле литература наша докатилась до ручки, когда такие вещи похваливают.
Однако не буду суров. Уже одно то, что нашу область наконец-то заметили, щекочет самолюбие и патриотические чувства. Да! Володя! Уехал ли Александров в Москву или все еще околачивается среди нас? Мне это интересно знать. Ибо остановиться мне в Москве не у кого, и, если он уехал, я рассчитываю на его гостеприимство. Вот пока все. Марья у меня придумала нынче болеть часто. В связи с этим сидим на могучей финансовой мели. И если Олег[81] там пошевелится и ускорит перевод сорока процентов, возражать не станем».
18 апреля 1960 г., Москва.
«Володя, привет!
Получил пакет и письмо. Отписываю на открытке, потому что нет под рукой конверта, и, если сразу не написать, потом уже все.
Я все это время писал новую вещь „Звездопад“. Получился или крупный рассказ, или маленькая повесть. Сейчас я ее отсылаю на машинку Марье и потом обсужу на нашем семинаре и пришлю или привезу в Пермь посмотреть. Весна пришла, много потех, говору, трепотни и масса дел. Володька Александров работает в „Молодой гвардии“. Работает пока усердно, чем меня удивляет немало. Я собираюсь с бригадой писателей в Куйбышев и Сталинград на неделю выступать. Привет всем ребятам и Александре Петровне[82] особливый.
Обнимаю, Виктор.
Москва, И-254, Добролюбова 9/4».
Последнее письмо отправлено в Пермь уже из Москвы, когда Виктор Астафьев учился на Высших литературных курсах. Этому периоду в жизни писателя и будет посвящена следующая глава.
Глава седьмая МОСКВА. НА ВЫСШИХ ЛИТЕРАТУРНЫХ КУРСАХ
О существовании Высших литературных курсов Астафьев узнал от В. В. Смирновой. Серьезно воспринял он и ее совет — непременно поучиться на них. «Разумеется, — предупреждала она Виктора Петровича, — никакой институт, никакие курсы писать вас не научат, но два года жизни в Москве, в творческой среде могут многое дать человеку, который хочет чего-то добиться и стремится к самоусовершенствованию».
Одними советами Вера Васильевна не ограничилась — она начала действовать, благо кандидатура Астафьева подходила по всем статьям. Был он уже членом Союза писателей, причем молодым, работал на периферии и высшего образования не имел — это также учитывалось при зачислении. Во время творческой командировки от журнала «Урал» в Игарку Астафьев, по его воспоминаниям, получил долетевшую в Заполярье телеграмму с извещением, что он зачислен на курсы и должен приступить к занятиям 1 сентября. В Москву он прибыл с опозданием на полмесяца. Шел 1959 год.
