Ознакомительная версия.
«А что это за статья — 160?»
«Хищение», — неохотно отвечаю я.
«Наверное, много похитил, раз дело такое большое», — развивает свою мысль надзиратель.
Не склонный к каким-либо дискуссиям, я неопределенно отвечаю:
«Наверное…»
«Так кто ты по жизни?» — потрясая дубиной, настойчиво продолжает интересоваться надзиратель.
Я знаю, что стоит сказать что-нибудь не то (например, что ты порядочный арестант), как на тебя обрушится град ударов. Если тюремщики переусердствуют, то составят акт о том, что я упал с лестницы или сам напал на них, а они оборонялись, и десяток прикормленных сук с радостью подтвердят и подпишутся под каждым их словом.
«Мужик», — отвечаю я, что соответствует действительности в моей тюремной жизни.
Ответ его устраивает, и меня заводят в помещение для обыска и приема этапов. Большая комната выложена кафельной плиткой. До меня привезли несколько осужденных, и я вижу здоровых голых мужиков, стоящих на растяжке — вплотную лицом к стене, с поднятыми руками. Ладони вывернуты наружу, а ноги широко расставлены. Стоять в такой позе неудобно, хочется сдвинуть ноги. Я вижу человека в гражданской одежде с резиновой дубинкой в руках, который тщательно следит за тем, чтобы осужденные испытывали неудобства. Он щедро осыпает их ударами. Никита Крашанов — завхоз карантина, в прошлом бывший блатной, смотрящий за одной из колоний общего режима Калужской области. Ему здесь хорошо, и он, наверное, не чувствует себя зэком. Несколько сотрудников с погонами на плечах увлеченно роются в вещах осужденных. Содержимое баулов вытряхивается на парты, падает на пол и разлетается в разные стороны. Я не миную участи остальных и подробно изучаю кафельную плитку на стене. Широко раздвинув ноги и вскинув руки в стороны вверх ладонями наружу, я пытаюсь вслушаться в происходящее. Слышу треск баула и грохот высыпаемых вещей. Надзиратели особо не церемонятся с моим багажом.
«Да он дневники ведет!» — слышу я чей-то возмущенный голос за спиной. Они нашли тетрадь с моими записями, которую я не увижу больше никогда. В любых записях они видят угрозу своей личной безопасности и благополучию. Очевидно, ими движет подспудное опасение: а вдруг кто-нибудь узнает обо всех творимых ими пакостях и подлостях?
Обыск превращается в банальное воровство. Тюремщики не гнушаются ничем. У меня пропадает несколько шариковых ручек, витамины, майки, сигареты, крем для рук. Официально у меня изымается только спортивный костюм и кроссовки. Местные самодуры приравнивают полученную в посылке в Мелехово спортивную одежду к запрещенным предметам. Я с ужасом взираю на разбросанные и перевернутые вещи, перепутанные документы, любовно и аккуратно сложенные мной перед этапом. Кое-как я складываю свои вещи в баул и следую за завхозом карантина.
За дверью — баня, которую и душем-то назвать нельзя. Несколько кранов с горячей и холодной водой, пластмассовые тазики, которых не на всех хватает… Пользуясь случаем, я развожу в тазике теплую воду и обливаюсь. После чего вытираюсь полотенцем, одеваюсь и в сопровождении полузэка-полумилиционера Крашанова иду в помещение карантина. Прибывшие до меня осужденные уже там. Холл со стендами, небольшое спальное помещение человек на двадцать и комната для приема пищи — вот наш ареал обитания на ближайшую неделю. Я с облегчением узнаю, что осужденных держат здесь не больше недели, после чего распределяют по отрядам. Меня ждет еще один шмон, который с пристрастием, лучше всякого милиционера, проводит дневальный карантина, осужденный Мухин. Достойный сын уволенного сотрудника ГАИ, конченый наркоман, попавший в колонию за кражу. Он окажется честнее людей при погонах — на этот раз у меня ничего не пропадает, а только выпрашивается тюбик зубной пасты… Время убивается зарядкой, ежедневной маршировкой, постоянной уборкой и без того уже вылизанного помещения, заучиванием правил внутреннего распорядка и тупым сидением в комнате для приема пищи.
Опытный зэк, я припас мало кому интересную здесь биографию Пастернака, написанную любимым мной Дмитрием Быковым. Книга меня спасает. Открывая и перелистывая страницы, я мгновенно переношусь в то время и ощущаю себя частичкой описываемых событий. Но реальность возвращает меня назад, в помещение карантина. Нас десять человек. Один из прибывших в этот день, Михаил Марьин, переметнулся в дневальные карантина. Сын подполковника КГБ, бизнесмен средней руки, владелец автобазы во Владимире, он осужден за соучастие в хищении имущества. По его словам, его подставил заместитель, хранивший на территории его автобазы краденые автомобили. Скорее всего, осужденный за дело, он был уверен в моей виновности. Миша сделает в колонии головокружительную карьеру. Хорошо зарекомендовав себя в карантине, он вскоре станет старшим дневальным первого отряда, то есть завхозом столовой, заменив прежнего, который освободится по УДО. Как-то он, чуть ли не плача, пожалуется мне на свою судьбу:
«Знаешь, как мне было трудно переступить через себя и начать избивать зэков? Я буду делать все, что мне скажет администрация! Скажут убивать — буду убивать! Ради своей семьи, ради своих детей, которые ждут дома своего любимого папочку…»
Миша быстро войдет во вкус и сильно продвинется в искусстве истязания осужденных. Видимо, где-то глубоко внутри жил в нем нереализовавшийся садист, барин или крепостной одновременно. Здесь, в местах лишения свободы, проснется в нем барин, встанет в полный рост садист, и он, расправив плечи, гордо пойдет совершать по колонии свои подвиги. Миша — автор и исполнитель системы телесных наказаний, практикующихся во вверенном ему первом отряде. По отряду он передвигается плавной поступью, с барской вальяжностью. Мне же своей сытой и лоснящейся физиономией он больше напоминал полицая из фильмов о Великой Отечественной войне… Самое печальное в этой истории то, что, будучи вполне обеспеченным человеком, Миша вполне мог достичь желаемого результата и получить блага не за счет нещадной эксплуатации и унижения других заключенных, а просто внеся определенный денежный взнос, который он все равно сделал, чтобы находиться на своей высокой должности…
На третий день меня вызывают в штаб, куда я следую в сопровождении завхоза карантина Крашанова. Меня заводят в кабинет начальника оперативного отдела, предлагают присесть. Моего провожатого, по-хозяйски собирающегося расположиться рядом, выпроваживают из кабинета.
После шести с половиной лет относительно спокойной жизни в местах лишения свободы ко мне приехали высокопоставленные гости. Один — оперативный сотрудник УФСИН Владимирской области, двое других — представители ФСБ. Меня потрясает их дремучесть и невежество. Беседа начинается с вопроса:
«Как тебе, Переверзин, удалось срок снизить?» — спрашивает неизвестный, упомянувший, что у него экономическое образование. У меня рассеиваются последние сомнения в его принадлежности к известному ведомству.
Гости явно раздражены и недовольны тем, что мне снизили срок. Вопрос задается таким тоном, как будто я украл лично у них зарплату за несколько месяцев, а то и за целый год.
Мне хочется пошутить и сказать: «Как? Договорился с Медведевым, он утвердил поправки к Уголовному кодексу, в результате чего мне и снизили срок».
Мне хорошо известно, что такие люди не понимают шуток, а юмор их только озлобляет. На всякий случай я вежливо рассказываю о принятых поправках, о статьях, по которым меня осудили. Пытаюсь сказать несколько слов о деле ЮКОСа, о том, что по делу сидят невиновные люди, и натыкаюсь на стену. Нет, не недопонимания, а на стену полной неосведомленности…
«Нечего было государство грабить», — скажет человек в гражданском с высшим экономическим образованием.
«Россию ограбил, а теперь в Страсбург побежал», — резюмирует он свой взгляд на мир.
Неожиданно фээсбэшник продемонстрирует хорошую осведомленность о моих планах.
«Что, в Москву собираешься, свидетелем? Не сидится тебе спокойно, приключений ищешь?» — спрашивает он.
Я не отвечаю на его комментарии и молча смотрю в окно. Разговор окончен.
Крашанов, сгорая от любопытства, спрашивает меня:
«Чего, чего они хотели?»
Я не придумываю ничего лучшего, как сказать:
«Про тебя спрашивали, интересовались положением дел в карантине, обстановкой. Спрашивали, не бьют ли здесь зэков».
Он на секунду как-то съежится, подожмет хвост и, вспомнив о том, что все творимое им происходит по велению и с благословления сотрудников колонии, вернется в свое привычное состояние — ощущение собственного величия и исключительности.
Глава 46
Второй отряд
В карантине я нахожусь пять дней, после чего меня распределяют во второй отряд. Как выяснится, это практически худший отряд в колонии. Хуже только первый… Надуманные и ничем не оправданные порядки и правила унижают осужденных и отравляют им жизнь, делая ее невыносимой. Хуже я ничего не видел. Происходящее очень напоминает мне карантин в Мелехово. Опять шмон — дневальный отряда по прозвищу Вампир проверяет содержимое моих баулов. Сейчас мне кажется, что такого не могло быть, потому что такое просто невозможно придумать. Переполненный барак, расшатанные сдвоенные кровати стоят так близко друг к другу, что я не могу протиснуться к спальному месту даже боком. Одна маленькая тумбочка на четверых человек. Личные вещи хранятся в коробках из-под двадцатикилограммовых посылок, в тумбочках можно держать только туалетные принадлежности. За соблюдением установленного порядка зорко следит осужденный дневальный, который ежедневно проверяет содержимое тумбочек. До коробки с личными вещами можно добраться три раза в день, отстояв очередь. Мы с вечера распределяем очередность заправки постелей. Замешкаешься — не успеешь умыться. Утро начинается с диких воплей дневальных:
Ознакомительная версия.
